— Вы чего это делаете? — закричал Иван Степанович, выскочив из кабины.
— А-а, так это твоя работа, — враждебно окинув взглядом Ивана Степановича, ответил человек в шляпе. — Чего ж ты на совхозной земле самоуправствуешь?
— На какой совхозной? Вот у меня документ, от сельсовета. Лесник указывал! — закричал Иван Степанович и стал дергать за веревки, чтобы развязать сено.
— Не дури, — сказал в шляпе, — поехали, ребята!
— Нет, ты постой! Кто такой будешь? — еще сильнее закричал Иван Степанович, чувствуя, как все внутри у него похолодело.
— Бригадир по кормодобыче, вот кто! А ты кто? Частный сектор, отваливай! Поехали, ребята!
— Да как же такое? Мой стожок! Я его накашивал! — чуть не взревел от обиды и несправедливости Иван Степанович.
— Будешь знать, где косить, — ответил бригадир и полез в кабину. — Поехали, поехали, ребята!
И уехали. И увезли сено.
И сразу стал пустым лес. Пошел дождь. И стемнело.
— Что же такое делается-то? — с болью сказал Иван Степанович. — Как же теперь быть-то?
— В суд подавай, — посочувствовал шофер.
— Разве отсудишь...
— А чего? Ты косил, труд твой, справка есть на участок. Все! По закону должны тебе присудить.
Шофер был уверен, потому что это дело его не касалось.
Подал в суд. Всего он ожидал, думал, запираться будут совхозники или изворачиваться, дескать, не знали, а бригадир все признал, но ни страха, ни раскаянья не было в его голосе.
— Осуждайте, как скажете, так и будет. Но одно учтите, у меня был государственный интерес. С кормами для крупного поголовья тяжелая обстановка в совхозе.
Судьи совещались недолго. Постановили в пользу истца, то есть Ивана Степановича, — присудили оплатить его труд — двенадцать рублей с копейками.
— Да зачем же мне такие деньги? Мне сено отдайте!— вскричал Иван Степанович, но его слушать не стали. Суд приступил уже к разбору другого дела.
— Нехороший ты человек, — сказал Иван Степанович бригадиру, когда они выходили из суда.
— На моем месте и ты был бы не лучше. С тебя спроса нет, а с меня спросят, — ответил, вздохнув, бригадир. — Бывай!
После этого дня будто что надломилось в жизни Ивана Степановича, пропал интерес ко многому...
— Давай сменяемся, — словно издалека донесся голос заготовителя.
— Отвяжись...
— Ну, как знаешь. А зря, хорошая корова. Ведерница...
Нет теперь ведерницы. Пусто в хлеву. И кому это надо было, чтоб пусто в хлеву, чтоб ребятишки не побаловались молочком? Говорят, кто-то побоялся, чтоб в богатеев поселковые не превратились. Да разве с коровы разбогатеешь?
Иван Степанович вздохнул, безучастно взглянул на огородную землю. «Навозишка бы надо кинуть под картошку, — подумал он‚— да где его теперь возьмешь? Не покупать же у заготовителя. А он продаст. Он все продаст, с чего можно сорвать деньгу».
С дороги донесся мягкий рокот легковой машины. Иван Степанович проводил ее взглядом, эту красивую, чуть запыленную «Волгу». Она остановилась у соседнего дома. Уже который год хозяин этой машины снимает там дачу. За грибами ездит на этой машине, на рыбалку, в город, из города. Своя. Куда хочешь, туда и ездит. Шофера утверждают — шесть тысяч такая машина стоит. Если ее продать и купить коров, то целое бы стадо было — пятнадцать голов... И ничего, не дожимают владельца, а с Зорькой дожали...
А вот теперь опять изменилось дело, поняли — нельзя так, и снова угодья под выпас дали, велели покосные участки отвести, и хоть заводи корову... И как жаль, ах как жаль, что не додержал до этих дней Зорьку...
Солнце поднялось повыше, и земля стала чернеть, но ветер по-прежнему дул с холодного угла.
Иван Степанович прихватил ведра, коромысло и пошел к озеру. Там ветер был еще сильнее. Смутная на середине, вода у берега белела. Волны тяжело хлопали о сваи мостков, налезали на обрывистый берег, мыли его. Чайки молча перелетали из края в край озерной воды. Тут уж совсем весной не пахло... Иван Степанович зачерпнул воды и пошел было обратно и вдруг зачем-то взглянул вверх. И увидал на темно-заоблачном небе раскидистые ветви старой ветлы и на них множество распустившихся, желтых, как цыплята, почек. Пушистые, золотые, они качались на ветру. Все же весна добралась! Иван Степанович улыбнулся и, пригнув ветку, втянул в себя теплый медовый настой распустившихся почек.
1965
Белевич