— И главное, скрылся, — сказал Козлов. — Ты это дело так, Анна, не оставляй. Надо расследовать...
Вместе с ним пришел муж Анны, здоровый на вид, но страдающий сердцем краснолицый мужик.
— Петр, чего делать? — спросила Анна.
— Ветеринара надо. Без него как?
— Давай тогда пошли Ваську, пускай на велосипеде сгоняет.
— Можно и Ваську, — согласился Петр и ушел.
— Ты, Анна, надо полагать, ублаготворишь мою просьбу, — сказал Козлов.
— А это как ветеринар распорядится, — сухо ответила Анна. — Мне что, мне ее мясо не нужно.
— А вам не жалко лошадь? — спросила «суседка».
— А чего тебе от моей жалости? Все равно в твоем дому мужик не прибавится!
— Грубая вы, — сказала «суседка».
— Ты больно нежная, недаром одна и осталась!
— Да и как только тебя муж обнимает! — сказал Синюхин и улыбнулся.
— А тебе чего? Чего зенки пялите? Идите, куда шли!
— А это не твое дело, куда нам себя девать, — сказал Синюхин. — Не твоя земля, где хотим, там и стоим.
— Вставил мертвячьи зубы и скалится. Пятьдесят лет, а все ума нет! — закричала на него Анна.
— Зверь в женском облике, — сказал Синюхин, на этот раз без улыбки. — Лучше всего, конечно, уйти.
— Действительно, — согласилась «суседка».
— Ну и проваливайте! — пустила им вслед Анна. — Тоже еще парочка, баран да ярочка! Чтоб провалились вы! И тебе нечего тут торчать! — Это она уже обрушилась на Козлова. — Сдохнуть и то не дают скотине спокойно. Приперлись, звали вас тут!
Когда никого не осталось, Анна присела перед лошадью на корточки.
— Чего ж ты так неаккуратно? — тихо сказала она и провела рукой по мосластой скуле. Лошадь втянула ноздрями знакомый теплый запах ее руки и тонко заржала. — Чего ж ты наделала? — Лошадь подняла голову. — Лежи... лежи..
Лошадь затихла. Анна гладила ее по голове и вспоминала, как любила Милка кататься по снегу в начале зимы. Выскакивала из конюшни и начинала носиться по огороду, взбрыкивая, ставя хвост трубой, а за ней с лаем, с визгом скакала Путька, коротконогая длинномордая собачонка. Анна стояла посреди двора и смеялась, глядя на эту картину. Она знала: Милке мало достается вот такого времени — все в работе, с утра и дотемна, то хлеб развозит из пекарни по магазинам, то муку со склада. Летними ночами, когда выпускала ее в низинку, и то не было ей воли — прыгала стреноженная. Только и было радости в начале зимы поваляться по снегу.
— Как же ты так-то? — с печалью глядя на Милку, говорила Анна. — Неужели не слышала, как машина идет? И ведь прямо на нее и угораздило...
Подошел Петр.
— Чего торчишь? Все едино никаких надежд быть не может.
— А я и не торчу. Прирезать надо. Ветеринар, он и у мертвой увидит, что ноги поломаны... Прирежь, Петя.
— Не хотелось бы... Сердце у меня стало слабое.
— А давай я! — еще издали заслышав разговор, крикнул Козлов.
— Без тебя обойдемся! — ответила Анна.
— А чего, пускай он, — сказал Петр.
— Не люблю его, злой, да и жадный. Рука нехорошая. Прирежь, Петя, а?
— Прямо не знаю...
— Маленькую поставлю...
— Не в ней дело, ну да ладно.
Он сходил за ножом. Нож был широкий, блестящий.
— Сорви-ка лопух, — сказал Петр.
Анна подала ему широкий плотный лист. Петр закрыл им глаз Милке, которым она настороженно глядела на него, и тут же полоснул по горлу. Лошадь рванулась, но подоспевший Козлов прижал ее, навалившись всем телом.
Анна отвернулась и медленно пошла к дому. Петр сначала был бледен, потом покраснел. Он шел за ней. Уже входя в дом, сказал:
— Только прошу тебя, не плачь...
1966
Роман без любви
— Я гляжу, вы любите конфетки, Тамара Игнатьевна...
— А что же мне еще остается, Тимофей Андреевич...
За окном зима. Такой давно уже не было. Еще в октябре задули ветры, повалил снег. День и ночь дули ветры и валил снег. И бесполезно чистить дорожки. И трудно пройти к шоссе. И ударили морозы.
В доме холодно. Сколько ни топи, не натопишь. Кто не знает, думает: дом двухэтажный, теплый. На самом же деле для жилья в нем только верх. Внизу — коровник. Но теперь, там, кроме холода, ничего нет. Везде холод. Дом покосился. С полу дует. Старый дом... Когда-то в нем жил финн. После войны — переселенцы. А вот теперь она — Тамара Игнатьевна.
— К тому же дорогие конфетки любите.
— «Белочка» — единственная радость у меня.
Женщина задумалась. Может, вспомнила, как переехала в этот дом пять лет назад, сменив городскую комнату в многосемейной коммунальной квартире. Как весной вскопала землю, посадила белые флоксы. Как изредка, вечером, проходила по тропе к шоссе в синем костюме, в шляпе, с сумочкой. Высокая, стройная. Молодая — издали. А вблизи лет за сорок, — замечала по взглядам парней. Как молча садилась в автобус и ехала до центра на последний сеанс. И — домой.