-- Дорогой Гриц, -- де Бомон удовлетворенно сложил руки на животе. Вы в состоянии поддерживать весьма живую беседу на скользкие политические темы. И я вынужден признать, за десять уроков вы совершили громадный скачок вперед. Продолжайте читать модных писателей, и весь салонный жаргон будет к вашим услугам. Мне же, -- шевалье слегка поклонился, -- пора возвращаться в Париж.
Потемкин был слегка огорошен.
-- А я думал, вы останетесь посмотреть на нашу маленькую революцию, задумчиво протянул он.
-- Вы догадались, что я знаю?
-- Об этом не знает только слепой и глухой, - пожал плечами юноша. Переворот совершается почти открыто. И дело не в том, что сторонники императора не замечают опасности, а в том, что не могут ничему помешать.
-- Значит таким скромным труженикам, как я, пора убираться со сцены, - кивнул де Бомон, -- освобождая место для толпы. Массовые действа. А я люблю работать в одиночестве.
-- Я очень благодарен вам, мсье де Бомон. - Гриц протянул шевалье руку. - Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся.
-- Вряд ли. - Шарль тряхнул головой. - Из вас мог бы выйти неплохой резидент.
-- Я претендую на большее.
Они расстались добрыми приятелями, даже не предполагая, что встретиться действительно придется.
Бывает так, что по-настоящему ценные документы попадают к резиденту случайно. Перед самым отъездом из России судьба сделала де Бомону щедрый подарок. Ящик Пандоры щелкнул и явил на свет... собственноручно написанный императором Петром III Манифест, в котором он объявлял своего сына царевича Павла незаконнорожденным.
Такого улова шевалье никак не ожидал. Бумаги принес лакей из дома Воронцовых, старый знакомый Шарля, которого "библиотекарь" подкупил еще во время первого приезда в Петербург. Тришка служил Роману Воронцову, брату канцлера и отцу любовницы Петра Елизаветы. Такой человек всегда нужен: далеко не до всех бумаг шевалье мог дотянуться собственными руками.
Случайно встретив Тришку на Литейном, де Бомон возобновил дружбу, вручив лакею 10 рублей серебром. А тот, памятуя о щедрости "мусью батекаря", ровно через два дня явился с "грамотками" из графского секретера. Среди вороха ненужного застенчиво прятались помятые листки черновика. Вчитавшись, де Бомон схватил себя обеими руками за уши и с силой подергал, чтоб проверить, не сон ли?
Такая удача выпадала редко. Судя по торопливой четкости букв, текст писался под диктовку. Это де Бомон понял сразу. Петра все-таки приперли к стене родные Елизаветы Воронцовой, вероятно, сам Роман. Он и унес к себе черновики документа. А Тришка похитил. Невероятная продажность!
Шевалье не знал, успеет ли император обнародовать Манифест до своего свержения, но вот когда на престол взойдет Екатерина (в этом Шарль не сомневался) Версаль сколько угодно сможет шантажировать молодую правительницу, грозя предать писанину Петра гласности.
Сборы были стремительны. Следовало поторопиться, пока черновиков не хватились. Утром в пятницу 15 мая де Бомон покинул Петербург в специально нанятом дорожном экипаже. Он ехал один, не желая подвергаться риску быть ограбленным, путешествуя в кампании с другими пассажирами. Это было дороже, но и надежнее. Поездка до Ревеля стоила пять рублей, там де Бомон рассчитывал сесть на английское судно, доплыть до Амстердама, а уже оттуда спуститься вниз по Рейну и пересечь священные рубежи Франции.
Душа его ликовала. Он не только слепил из воздуха мнимое завещание Петра, но и добыл подлинные документы. Именно такие, каких добивалась от него маркиза! От напряжения в голове чуть-чуть звенело. Дело еще не было сделано - переезд через границу не шутка - но острое чувство удачи уже будоражило Шарля. Вот это было доступным ему наслаждением, сравнимым с тем, что другие люди получают в постели. Ради таких минут он работал.
Де Бомон не подозревал, что пропажа обнаружится так скоро. Цепочка была короткой: Роман Воронцов решил проверить документы и не нашел их; в гневе он рассказал об этом дочери Елизавете; а та, плача, пожаловалась сестре; Дашкова, в свою очередь, побежала к Екатерине. Като догадывалась, что такой документ готовится, но не ожидала столь стремительного развития событий. Она растерла виски льдом, залпом опрокинула стакан с валериановыми каплями и послала Шаргородскую за Потемкиным. Его всегдашнее спокойствие и деловитость - именно то, чего сейчас не хватало.
Гриц выслушал императрицу с каменным лицом, почесал затылок и вдруг брякнул:
-- Я знаю, кто их взял. То есть взяли, конечно, слуги, но я подозреваю, кому продали.
Не отвечая на недоуменные расспросы, он заверил Като, что документы будут возвращены, если только он успеет догнать перекупщика.
-- Простите, принц, мне придется позаимствовать вашу лошадь, - шептал Гриц, выводя из конюшни конногвардейского полка великолепного вороного по кличке Алмаз, принадлежавшего принцу Георгу.
Никто его даже не остановил. Что тут такого? Шеф послал адъютанта за своей лошадью, видать, вздумал кататься.
Если б не этот скакун, стоивший целое состояние и не шедший ни в какое сравнение с обычными полковыми лошадьми, Потемкину никогда бы не удалось угнаться за каретой де Бомона, выехавшей еще утром. Но толк в лошадях он знал.
Всю дорогу Гриц проклинал себя за то, что так опростоволосился с де Бомоном. Чувствовал же, кто перед ним. "Сдавать надо было шпиона!" Но француз нравился ему... "Заигрался!" - Клял себя Потемкин. Весело было дергать судьбу за усы. Почти в открытую вести беседы с чужим резидентом. Какие секреты теперь красть? Когда правительство не сегодня--завтра упадет и будет новое? Как будто из этого следует, что будет новая страна! Даже новых людей можно припереть старыми интересами. Опытный де Бомон это знал, а дурак-адъютант сегодня прочувствовал всеми кишками. Было, было что красть!
Он настиг карету де Бомона у Красного Кабака. При дороге. Она не двигалась. Кучер решил дать лошадям недолгий отдых. Поблизости шумел ручей, образуя в низине топкое болотце. Стеной стояли сосны на взгорье, воздух плавился от жары, как медовые соты.
Шарль, расстегнув рубашку и сняв парик, сидел на подножке кареты и просматривал "Ведомости". Он издали заметил верхового, и его лицо приобрело скучное выражение. Преследователь был один, а значит удирать не стоило. Де Бомон рассчитывал уложить наглеца здесь же, в лесочке.