Весть о Геологе доктор получил во время своей командировки в Ташкент. Однажды нищий остановил доктора близ Урды и передал ему записку.
С недоумением доктор прочитал:
«Сплошная романтика. Рыцарь большой дороги. Благородный «бриганд» Робин Гуд, покровитель вдов и сирот, гроза богатых. Ущелья, стрельба. Черные маски. Демонический смех. Все чепуха, кроме дела. Нападаем на болванов полицейских, отбираем у них оружие, патроны. А это государственное преступление. Не правда ли? И теперь меня не оставят в покое. Но ужасно хочу видеть, пожать руку. Податель знает, где я».
Нищий сказал:
— Дерюжников… Станция…
Вот тогда-то доктор установил связь с Георгием Ивановичем и смог таким необычным образом, взяв на себя миссию связного, переправить ему посылку от Морозова, — тючок кое с чем, очень необходимым.
Появление Георгия Ивановича в Самарканде было событием.
— Помните, доктор, каким вы меня тогда из Тилляу проводили? Состояние здоровья, по вашему мнению, у меня было отчаянное. Не правда ли? Запретили и верхом ездить, и по горам лазать. А теперь! Смотрите!
— Швейцария! Климат, — заметил невозмутимо доктор. — Конечно, у нас Тянь-Шань, Памир… Но воздух полон пыли.
— Восхищена, — воскликнула Ольга Алексеевна. — Вас не узнать. Прямо хочется процитировать: «В битве сердце барса у него». Говорят же, что нервный подъем побеждает недуги.
— Отвечу почти цитатой: «Своему телу объявил я войну. Я понял одно: сердце, желудок, язык, горло, уши уж очень часто ведут себя так, будто они не части моего организма, а безбожные мои враги…». Это из Петрарки. Ну и, попав в Люцерн, я окреп. И не столько лекарства, сколько режим, молочная диета, прогулки мне помогли. Да, там воздух! И видите! Как можем мы, пока не обретем друга, узнать цену другу. Лишь тот, у кого сломана кость, знает цену бальзаму! Вы, доктор, — настоящий бальзам. И я, исхлестанный ветрами вконец, уставший от бурь и непогоды, теперь воскрес, воспрянул. Сил у меня — во!
И он страшно закашлялся. И все увидели, что совсем он не так здоров и что он бодрится изо всех сил.
Доктор, нахмурившись, смотрел на него.
— Пойдемте-ка в кабинет. Я вас послушаю. Вы все тут поэтов беспокоите. И мне позвольте. Кто не научится ничему от прохождения жизни, тот ничему не научится и от учителя.
Осмотр дал неутешительные результаты.
— Согласен, что горный климат Люцерна благотворно подействовал на вас. У вас получилось нечто вроде естественного пневмоторакса. Удивительно, чудо! Но это так. Видимо, последнее время вы не слишком заботились о себе. Боюсь, в правом легком опять начинается процесс. Где-то вас здорово прохватило.
— Где? Да боже мой! На Урале. В Оренбурге, быть может… Вернулся в Россию и, знаете, попал в переделку. Жарко было и холодно. И снова в Ново-Николаевске, в Сибири. Иной раз и на снегу пришлось полежать, и в мерзлом болоте. Меня даже на юг вроде «командировали», потому что опять кашлять начал.
— Вот видите. Но и здесь вам придется отложить все дела. Подумаем, как это сделать. Наш Самарканд для вас просто находка. Даже у Брокгауза-Ефрона в энциклопедии так и записано: «Самарканд — климатический курорт. Полезен при болезнях легких». Мы вами займемся. Но слушаться меня во всем. Покой! Питание! Виноград!
— Доктор, я здесь, чтобы работать. Я должен увидаться с Морозовым.
— Тсс! Прежде всего не так громко.
— Что? Разве?
— Никто не ручается, что вас не видели. После забастовки здесь многих похватали. «Самарканд», наша газета, закрыта. Полиция ищет типографию. Морозов арестован в Ташкенте.
Несмотря на это сообщение, Георгий Иванович не пал духом. Вернувшись к чайному столу, он был оживлен и весел. А с сыновьями доктора под аккомпанемент Ольги Алексеевны, лихо потряхивая кудрями, в которых — теперь все заметили — пробивалась седина, разучивал песню:
За чайным столом говорили о «деле». Под делом подразумевались революционные события. Вполголоса произносились крамольные слова, такие, как «забастовка», «стачка», «маевка», «сходка». Обо всем этом говорилось иносказательно, но все понимали друг друга.
Условия конспирации не позволяли участникам чаепития говорить открыто даже здесь, в своем самом узком кругу.