Осенью 1899 года, когда вдовствующая императрица опять посетила Данию, Лео Мехелину удалось быть принятым ею, побеседовать и оставить детальную записку о событиях в Великом Княжестве. Высокой особой владели ностальгические воспоминания о плавании в финляндских шхерах («Мы с мужем были тогда так счастливы!»), но о современном положении на родине Мехелина она оказалась информированной весьма слабо. «Мне сказали, что все будет опять по-прежнему, если только Финляндия пойдет на необходимые уступки в военных делах. Меня уверяли, что внутренние порядки страны не будут задеты». Характеристика, данная Мехелином недобрым замыслам генерал-губернатора, которого еще год назад характеризовали довольно положительно, была, по мнению Марии Федоровны, неожиданной, поскольку Бобриков убеждал ее лично, что испытывает восхищение Финляндией и действует там в очень деликатном духе. Вдовствующая императрица все же пообещала, что охотно передаст сыну точку зрения финляндцев.
Разоблачение двуличия Бобрикова вызвало, похоже, у вдовствующей императрицы сильную эмоциональную реакцию. Еще до отъезда из Копенгагена она в разговоре с датским своим родственником обозвала Бобрикова «мужиком». В 1900 году король Христиан IX (отец Марии Федоровны) в разговоре с заведующим канцелярией французского посольства в Копенгагене Фернаном Прадер-Нике, которого переводили консулом в Хельсинки, сказал, что дочь от всей души защищает финляндцев и считает Бобрикова «солдафоном», не обладающим необходимой для исполняемых им обязанностей дипломатической гибкостью. Гораздо более подходящим был, по мнению Дагмар, бывший кавалергард генерал Шипов.
Финляндским политикам-конституционалистам открылся таким образом канал влияния. При посредстве датского королевского двора им удавалось затем в ближайшие годы информировать вдовствующую императрицу о событиях в Великом Княжестве. Частично помогал финнам (Лео Мехелину, Карлу Маннергейму, Отто Доннеру и Йонасу Кастрену) и посол России в Копенгагене граф А. К. Бенкендорф. Сразу по возвращении в конце 1899 года Марии Федоровны в Петербург тамошний посол Австро-Венгрии А.Эренталь узнал, что вдовствующая императрица была особенно рассержена назначением фон Плеве. Возможности влияния «датчан» были, по мнению Эренталя, все же невелики, ибо изменение проводившейся уже политики в отношении Финляндии обидело бы Куропаткина, бывшего тогда в фаворе у императора.
Будучи в 1900 году назначен постоянным министром статс-секретарем, фон Плеве, согласно требованием этикета, нанес вдовствующей императрице визит вежливости. Прием ему был оказан недружелюбный, хотя визитер и старался, как мог, разрядить атмосферу — льстил, превозносил Данию и т.п. Позже министр статс-секретарь рассказал генеральше Богданович, что высокая дама прямо выразила ему свое разочарование его финляндской политикой. Генеральша записала в дневнике, что мать царя фон Плеве не любит и что она, по словам фон Плеве, «оказывает на сына плохое влияние». Известная своими прямыми высказываниями, Мария Федоровна не скрывала своих воззрений и перед иностранными дипломатами. Австро-венгерскому послу она сказала, что с фон Плеве ей больше не о чем разговаривать. Эренталь комментировал: «Будучи датской принцессой и благодаря часто повторяющимся визитам в Копенгаген, императрица, как известно, в определенной мере подвержена влиянию скандинавского мнения. Она считает политику русификации ошибкой и даже, может быть, несчастьем для всего государства».
Опасения фон Плеве относительно влияния Марии Федоровны были все же преувеличены. Как уже было видно ранее, поддержка вдовствующей императрицей в 1900-1901 году Витте в вопросе о воинской повинности, оказалось недостаточной. Наоборот, Николай II пожаловался Куропаткину на вмешательство матери. Совершенно драматически ситуация обострилась осенью 1902 года, когда гостившая в Копенгагене мать вновь обратилась к сыну. «К сожалению», дошедшие в Данию слухи о скорой отставке Бобрикова оказались беспочвенными. «Для меня совершеннейшая загадка, как Ты, мой дорогой, милый Ники, у которого чувство справедливости всегда было так сильно, позволяешь обманывать себя такому лжецу, как Бобриков? И мое разочарование еще сильнее, потому что в беседе со мной в прошлый раз об этом деле, в марте, в Твоем кабинете в Зимнем дворце, Ты сам обещал написать ему и унять его слишком большое рвение. Наверное, помнишь и то, что я встала и в благодарность за это обещание поцеловала Тебя. Но после того он сам приехал в Петербург, и ему удалось полностью изменить Твои мысли. Ты неоднократно объяснял, что Твоим твердым намерением было ничего не менять в этой стране, а теперь все происходит именно наоборот. Там, где дела всегда шли хорошо и где народ был совершенно счастливым и довольным, теперь все разбито вдребезги, и изменено, и посеяны вражда и ненависть — и все это во имя так называемого патриотизма! Какой отменный пример значения этого слова!