Недоверие к Швеции прорывалось временами в российской прессе. По той же причине Александр III отказался в 1893 году одобрить преследовавшее экономические цели предложение сената Финляндии о соединении в Торнио железнодорожной сети Великого Княжества со шведской железнодорожной сетью. Такого же мнения придерживался и российский военный министр Ванновский, когда финляндцы вновь сочли этот вопрос актуальным в 1897 году. «В случае столкновения нашего с западными державами, к коим может присоединиться Швеция, оборонительные наши силы в Финляндии должны быть сосредоточены преимущественно в ее южной части, причем северная часть останется лишь под нашим военным наблюдением. Пока Швеция не будет иметь сплошного железнодорожного сообщения с Финляндией, в этой северной части нельзя будет ожидать каких-либо серьезных действий; с проведением же железной дороги из Улеаборга (Оулу) в Торнио откроется удобный путь для вторжения неприятельского отряда в упомянутую северную область края». Разница в ширине железнодорожной колеи больше не составляла решающего технического препятствия, к тому же, учитывая прошведские симпатии финляндского населения, можно было ожидать, что нападающие получат в свое пользование местное железнодорожное хозяйство и подвижной состав. Не обращая внимания на точку зрения Ванновского, попавшего в опалу, Николай II по представлению министра статс-секретаря Финляндии фон Дена решил вопрос о строительстве железной дороги в Торнио, удовлетворив просьбу финнов. Хотя Военное министерство и потерпело поражение в этом вопросе, но линия министерства в отношении Швеции была выражена достаточно ясно. Пусть прямой острой опасности на горизонте и не было, не в интересах России было способствовать и без того излишне прозападной ориентации окраины, а также добровольно улучшать возможности военного вторжения Швеции в Финляндию.
В рамках общей оборонительной концепции Россия на рубеже века не испытывала активного интереса к шведской территории, хотя на усиление военного потенциала соседней страны, например, на начавшееся строительство укреплений на Боденском направлении, обратили «с удивлением» внимание. Шведы же постарались объяснить как можно лучше, правдоподобнее, что речь идет об оборонительных мерах безопасности.
В 1900 году военный министр Куропаткин в стратегическом докладе императору относительно границ России, уделил несколько строчек и границе со Швецией, проходящей по «суровой, неизученной и редконаселенной территории». В самой северной части эта граница была «в какой-то мере искусственной», отсекая Финляндию от Северного Ледовитого океана. Несмотря на это, «выгоды, которые может принести уточнение границы, слишком минимальны, дабы послужить основанием для войны». Следовало даже, напротив, успокаивать опасающихся России шведов, дабы они не искали опоры безопасности в других великих державах. Принимая в январе 1901 года нового военного атташе Швеции Хеденгрена, Куропаткин рассказывал, что, знакомясь с организацией обороны, он лично побывал на всех границах России, кроме шведско-финляндской границы. «В связи с этим улыбка мелькнула на губах Его Превосходительства: «До Финляндии мне нет дела»». Речь тогда, разумеется, шла не о военно-политическом положении Великого Княжества в империи, а о границе по реке Торниойоки и о шведско-российских отношениях.
В упомянутом выше секретном докладе императору Куропаткин подчеркивал, что, говоря о северо-западном направлении, дело не в том, чтобы упорядочить границу со Швецией, а в том, чтобы устранить причины войн с этим государством. «Лишь мечтающая о независимости Финляндия может пробудить в Швеции надежды на отторжение Финляндии». В течение XIX века русские уделяли слишком мало внимания этой враждебно настроенной и полной сепаратистских устремлении провинции, населенной хотя и малочисленным, но упрямым народом. «Полное объединение» Великого Княжества с Россией путем целенаправленной и требующей времени напряженной работы, составляло одну из важнейших задач начинающегося XX века.