Решение, принятое императором, означало победу Бобрикова. «К великому моему личному успокоению и в интересах русского дела Государь Император не принял представителей Сейма и Сената, возвратившихся с большими носами. Что будут делать местные воротилы— время покажет». Надежности ради и упреждая возможные волнения, Бобриков велел держать гарнизон Хельсинки в готовности выступить по тревоге. «Не хочу еще верить, чтобы финны долго продолжали свою нелепую борьбу, которая, конечно, приведет к утрате навсегда даже и намека на их независимое положение... Оказывается теперь, что финляндцы в душе лелеяли мысль о возможности оказывать преобладающее влияние на общегосударственное законодательство. Они поныне были уверены, что Сейм их выше Государственного совета Империи. При таких убеждениях финляндцы могли бы раскрыть нам свои карты в минуту наших тяжких испытаний и прямо примкнуть к врагам России. Теперь мы имеем дело с врагом явным, чем, конечно, воспользуемся не в ущерб кровным интересам родины».
Оптимизм генерал-губернатора был все же слишком велик. Ему пришлось рассказывать императору и Куропаткину о происходящих в стране отдельных выступлениях. К памятнику Александра II возлагали цветы, женщины носили траурную одежду, распространялись «бессмысленные слухи» и продолжалось тайное изготовление петиций подданных, молящихся об отмене манифеста. «Затеям этим я не придаю серьезного значения и полагаю, что они постепенно прекратятся сами, так как народ навстречу не идет». Однако озабоченность Бобрикова вызывали жандармские рапорты, согласно которым продолжался сбор подписей не только в Хельсинки, но и в других местах, например, в Хямеэнлинна и Выборгской губернии. Бобриков жаловался императору на нежелание местных чиновников принимать меры, направленные на то, чтобы воспрепятствовать этим козням. И даже наоборот, прокуратор сената подчеркнул генерал-губернатору, что в этой стране путь просить милости государя был с древности открыт для каждого. Бобрикову пока пришлось удовольствоваться этим. «Как утопающий хватается за соломинку, так и финляндцы теперь, чувствуя неизбежность обращения из государства в провинцию, прибегают к исключительным мерам... В данных условиях мне приходится терпеливо выжидать завершения подготовляемого документа и, затем, как он попадет ко мне в руки, выразить по изложенным обстоятельствам свое заключение». Окраина действительно нуждалась в новом воспитании, начиная со школы. Уход Ю.С.Юрье-Коскинена в отставку из сената был, по сообщенному императору разумению Бобрикова, сугубо позитивным событием. Глава церковной экспедиции (так в сенате назывались отделы) нисколько не трудился изучить русский язык и не очень-то понимал интересы России.
Известие о готовящейся финляндцами петиции достигло Петербурга и по иным каналам. 27 февраля (11 марта) 1899 года мельник Матти Варвас из волости Ряйсяля и бывший крестьянин-землевладелец Иван (Юхо) Меронен из Каукола оставили в канцелярии Куропаткина брошюру «Сперва прочитай — потом решай». По их рассказу, Ряйсяляский капеллан, пастор Реландер после богослужения подбивал находившихся в церкви подписать антиправительственную петицию, которая затем будет доставлена в Хельсинки. Это была «господская» интрига с целью выяснить, сколько человек готово участвовать в возможном вооруженном восстании против России, которое, видимо, поддержит Англия. Хотя Куропаткин и не хотел придавать словам Варваса и Меронена «особого значения», он все же переслал их сообщение Бобрикову для возможного принятия мер. Когда генерал-губернатор обратился по этому поводу в сенат, разобраться и доложить было поручено молодому секретарю-протоколисту гражданской экспедиции К.Ю.Стольбергу (будущему первому президенту независимой Финляндской республики). После произведенного им расследования выяснилось, что оба доносчика являются «много раз наказанными преступниками, слова которых не заслуживают никакого доверия». С точки зрения Бобрикова, ситуацию не улучшило и объяснение, что оставленная Куропаткину брошюра была опубликована еще в 1898 году в защиту трезвости.
Некий Юхо Коскела откуда-то из Сейнайоки приезжал в Хельсинки к генерал-губернатору рассказать, что петиция выражает настроения лишь шведоязычной бюрократии, а не коренного народа, который ставил свои подписи просто по глупости. И Бобриков убеждал Куропаткина, что финский народ против основанной на интригах шведов затеи с петицией. Но из-за отсутствия достаточных полномочий «высший начальник окраины» не может предпринять достаточно эффективных контрдействий. «Была бы у меня власть, как у Варшавского генерал-губернатора!» — восклицал он. Куропаткин был того же мнения. Особенно желательным было, чтобы генерал-губернатор получил хотя бы на три года полномочия высылать из страны. Куропаткин вспоминал, что говорил об этом Бобрикову еще до его назначения. Самым важным было проявлять твердость, строгость и целенаправленность, гибельными были колебания и сомнения как на месте, так и в Петербурге.