Обнаружившийся размах Большой петиции был для Бобрикова удручающим сюрпризом. В разных частях страны за короткое время было собрано более полумиллиона подписей под петицией, которую повезла в Петербург делегация численностью в пятьсот человек. За всем этим должна была быть хорошо спланированная тайная организация. Высший начальник окраины узнал обо всем лишь 3 (15) марта 1899 г., уже после отправления из Хельсинки скорого петербургского поезда с делегацией, которую он в переписке упрямо называет «толпой», хотя собралась она в Хельсинки уже двумя сутками раньше. Первым делом Бобриков попытался воспрепятствовать прибытию делегации в столицу империи и сразу же вернуть ее в Финляндию. Однако Кастен де Понт, губернатор Уусимаа, сославшись на определенные законом обязанности и права, отказался посылать телеграмму подобного содержания Петербургскому градоначальнику генералу Клейгельсу. В поездке делегации не было ничего незаконного, и все ее участники имели при себе полагающиеся в таком случае паспорта. Разгневанному Бобрикову пришлось удовольствоваться тем, что де Понт послал лишь нейтральное уведомление о выезде делегации из Хельсинки. Губернатор добавил еще в своей телеграмме упоминание, что финляндцы прибудут совещаться с исполняющим обязанности министра статс-секретаря Прокопе. Препятствовать этому Петербург не мог, делегация прибыла в столицу империи и Бобриков оказался бессилен сделать что-либо.
На следующий день, 4 (16) марта 1899, сенату пришлось выслушать упрек в том, что он допустил тайный заговор и пренебрег своей обязанностью призвать участников его к законной ответственности. Выезд произошел без разрешения генерал-губернатора, и даже не было известно, кто именно поехал в Петербург. Будучи уверенными, что Бобриков разрешения на поездку делегации не даст, пять ее оставшихся в Хельсинки членов (земледельцы Юхо Брусила, Юхо Ялканен, Юхо Тарванен и Юхана Сильвасти, а также торговец К.А.Снеллман) пришли сообщить о случившемся лишь 4 (16) марта, когда вся остальная делегация уже прибыла в Петербург. Разумеется, генерал-губернатор, не скрывая своего негодования, счел в такой ситуации за лучшее признать, что пожаловать возможную аудиенцию зависит от «святой воли» Его Императорского Величества. Придерживаясь выработанной линии, Бобриков охарактеризовал императору приходивших к нему представителей делегации «мужланами», которые с помощью мошенничества и лжи добились подписания петиции. Так, по мнению генерал-губернатора, обстояло дело со многими участвовавшими в затее людьми из народа, о чем свидетельствовало и письмо «верноподданного крестьянина» Юхо Коскела, копию которого Бобриков при этом отослал императору. После того, как масштабы петиции показали необоснованность утверждений генерал-губернатора, что народ поддерживает Февральский манифест, ему не оставалось ничего другого, как объявить произошедшее результатом «преступного подстрекательства».
В Петербурге временно исполняющий обязанности министра статс-секретаря Прокопе считал, что он не может прямо просить императора о приеме делегации, поскольку, согласно рескрипта 1826 года о делегациях, на это требовалось разрешение генерал-губернатора. На телеграфный запрос, посланный в Хельсинки Бобрикову, пришел, естественно, отрицательный ответ. Российский министр внутренних дел И.Л.Горемыкин также был озабочен. Атмосферу в столице омрачали неуверенность и напряженность, вызванные возникшими в феврале 1899 года серьезными волнениями студентов. И посреди всего этого с окраины прибыла какая-то непонятная группа в несколько сот человек. Какие дополнительные заботы она может вызвать? Бобриков направил министру внутренних дел сообщение о пустившейся в путь без надлежащего разрешения, тайком и незаконно толпе, которую следовало как можно скорее вернуть обратно на родину, после чего соответствующим лицам можно будет официальным путем через губернаторов и генерал-губернатора подать свое прошение для передачи императору. Показательно, что на просьбу Прокопе министру внутренних дел от имени делегации разрешить провести в церкви финского прихода в Петербурге богослужение, разрешение было пожаловано, но при условии, что мероприятие ограничится только молебном. Не могло быть и речи о произнесении каких-либо политических речей. Услыхав об условиях, вся делегация добровольно отказалась от проведения «молебствия».