Узнав о точке зрения Бобрикова, Прокопе, не представив просьбы об аудиенции, ограничился лишь письменной информацией императору о прибытии финляндской делегации, доставившей петицию, подписанную более чем полумиллионом граждан Финляндии, и об отношении к этому генерал-губернатора. В тот же вечер — 5 (17) марта — Прокопе получил письменный ответ Николая II. Император отметил, что уже был извещен ранее (через Бобрикова и Горемыкина — Т.П.) о сборе подписей и посылке делегации. «Объявите участникам этой делегации в 500 чел., что я их, разумеется, не приму, хотя и не сердит на них, потому что они не виноваты. Они должны возвратиться по домам и затем уже могут подать свои прошения губернаторам, которые представят их ген.-губернатору, а он, наконец, перешлет их ходатайства вам для доклада мне, если они признаны будут уважительными. Всю вину я всецело возлагаю на сенат...». Укоряя знакомыми из докладов Бобрикова словами сенат, Николай призывал Прокопе объяснить делегации содержание своего письма и уговорить ходатаев спокойно вернуться домой.
Прокопе исполнил приказ на следующий день, информировав представителей делегации на встрече, устроенной в помещении статс-секретариата. Затем член делегации Эуген Вольф произнес ставшую впоследствии знаменитой исполненную патриотического негодования ответную речь. «Стало быть, это и все утешение, которое нам следует везти домой соотечественникам, охваченным большой тревогой. Это и есть ответ, который Милостивый Государь наш соизволил дать на наше покорнейшее заявление... Скажите Его Величеству, что мы не несведущи относительно наших прав... Спросите Его Величество, достаточно ли он богат, чтобы пренебрегать любовью народа... Мы не бунтовщики, но не заслуживали бы наших свободных учреждений, если бы мы открыто и без боязни, верноподданно, но уверенно не возразили бы против всякого оскорбления наших конституционных законов...». Это выступление стоило оратору, вице-консулу Великобритании в Выборге, его должности. По просьбе Бобрикова, разгневанного речью «негодяя Вольфа», министр иностранных дел Муравьев предложил британскому правительству сменить вице-консула в Выборге, на что Лондон, естественно, согласился.
Граф Армфельт, наблюдавший происходившее вблизи, считал, что прием, оказанный делегации в Петербурге, был ошибкой, нанесшей вред интересам царского правительства. Делегация состояла в большинстве своем из традиционно верных власти, привыкших почитать ее финляндцев. Если бы император принял их, например, в каком-нибудь из огромных залов Зимнего дворца, среди ослепительного блеска двора и обратил бы к визитерам несколько примирительных и «сердечных, простых слов» о неизменной доброй воле монарха по отношению к финляндским подданным и т.д. — такая речь смогла бы оставить свой след по меньшей мере в части делегации. «К счастью, представители властвующей системы явно не разумели мудрости такой дипломатии для успеха своих контрмер». Вместо этого обиженно-отрицательный ответ Николая II с присовокуплением того, что он не сердится, вызвал скорее презрение и сплотил финляндцев в единый фронт, который был готов продолжать борьбу за попранные права.
С виду победу вроде бы одержал Бобриков. Он не мог быть уверенным заранее в решении, которое примет император; ведь во вверенной ему стране, в тайне от высшего ее начальника, возникло и развилось широкоохватное, смахивающее на бунт народное движение, которое, пожалуй, могло дать повод думать, что генерал-губернатор не справляется со своими обязанностями. Решение Николая II не принимать большую делегацию вызвало у Бобрикова чувство облегчения, которое было существенно подкреплено посланным генерал-губернатору личным доверительным и благосклонным заверением царя: «Откровенно признаюсь Вам в том, что я постоянно благодарю Бога, направившего мой взор на Вас. Действительно в Вас я получил неоценимого помощника, крайне знающего, усердного, настойчивого, хладнокровного во всех своих действиях. Не имей я Вас в Финляндии, едва ли я справился бы с нынешними сложными делами. Говорю Вам это прямо, потому что таково мое глубокое убеждение. Получили мы с Вами наследство в виде уродливого, криво выросшего дома — и вот выпала на нас тяжелая работа — перестроить это здание или, скорее, флигель его, для чего, очевидно, нужно решить вопрос: не рухнет ли он (флигель) при перестройке? Мне думается, что нет, не рухнет, лишь бы были применены правильные способы по замене некоторых устаревших частей новыми и по укреплению всех основ надежным образом». Виновным в возникшем беспокойстве и шуме в связи с петицией протеста был только лишь сенат. Тем «радостнее» воспринял Его Величество, личное мнение «доброго фермера Коскела». Не мешало бы подумать о награждении его медалью. Следовало бы также расширить полномочия губернаторов и генерал-губернатора за счет прав сената, а также усилить жандармский и полицейский надзор. Ко всему этому император сделал весьма интересное добавление: «Благополучно разрешив эти дела и покончив с военным законом, мне кажется, нам можно будет удовлетвориться достигнутым результатом: Финляндия будет достаточно закреплена за Россией». Если целью царя было деликатно притормозить, то попытка не удалась. Проведение в жизнь им самим одобренных программ Бобрикова (следующую из них рассмотрим в дальнейшем) едва только началось. Попытку притормозить, если она и была, также ослабляло общее уверение, завершающее письмо: «Помните, что во мне вы всегда найдете полную поддержку и защиту, ибо за мной — вся Россия».