Сообщения, посылавшиеся в Петербург весной 1899 года генерал-губернатором, давали там основание тревожиться за его выносливость. Куропаткин писал: «Боюсь, что Вы слишком много работаете, слишком много собственноручно пишете... Будьте сильны, здоровы, бодры; не утомляйте себя, не волнуйтесь без крайности. Берегите силы. Труднейшее еще ждет впереди. Не нервничайте из-за всяких глупостей, сочиняемых иностранными газетами... Граф Ноститц говорил мне, что вы напрасно изводите себя». Император тоже призывал генерал-губернатора подумать о здоровье и делать «иногда передышки», а Победоносцев считал, что Бобрикову следовало бы выказывать терпение и больше обращать внимания на разницу между важными и второстепенными делами. Позднее и статс-секретарь фон Плеве выразил с оговорками свое мнение о хлопотах Бобрикова. Если дела требуют принятия мер, следует действовать, а не только рассылать циркуляры, создавая тем лишь неверное представление о целенаправленности властей. Два года спустя сенатору Неовиусу довелось наблюдать, как его собеседник, генерал-губернатор, совершенно потерявший от «упрямства» выдержку, стал пинать ногой печь, находившуюся в углу его рабочего кабинета.
Со своей стороны, Бобриков уверял в собственной выносливости. Правда, «мерзостей» была «масса», и порой «русское сердце» не желало терпеть «финляндской неурядицы». Писанины было действительно много, но это было неизбежно, чтобы не выпускать дело из своих рук. К тому же частенько легче было написать самому, чем поручить это другому — не говоря уже о коварных финляндцах. О том, чтобы придерживаться совета уважаемого Константина Петровича (Победоносцева), нечего было и думать, поскольку, с точки зрения последовательной политики, в Финляндии второстепенных дел не было. Осторожность, конечно, следовало соблюдать. Разъяренность финляндцев показывала, как считал Бобриков, что он на верном пути и действует лишь «чисто в интересах России и центра», но не окраины.
В мае 1899 года, будучи в Петербурге на званном обеде, Бобриков все же не смог скрыть от друзей своей озабоченности. В штабе военного округа он привык в течении двадцати лет приказывать, а теперь финляндцы у него под носом делают что хотят. Их можно усмирить, вероятно, лишь кровопролитием. Присутствовавшему на том же обеде атаману уральских казаков Ставровскому Бобриков польстил, заметив, что одна сотня уральских казаков покончила бы с финляндцами, в то время как донских казаков потребовалось бы четыре сотни. Скорее всего, прибегать к помощи вооруженных сил все же не потребовалось бы. Финское мужичье не последует за господами, к тому же введение в Хельсинки дополнительных русских войск (одного батальона) и строительство многих временных казарм произвело «оздоровляющее» влияние.
С другой стороны, после неудачи с Большой петицией внешне казалось, что Финляндия успокаивается. Согласно пожеланию императора, документы петиции были переданы через губернаторов дальше генерал-губернатору, где они пока что и оставались. Бобриков с удовольствием на этом и остановился бы. Но тогда следовало все же быть готовым к тому, что «глупые финляндцы» будут утверждать, что генерал-губернатор портит отношения между государем и его подданными. Истинной причиной проволочки была сильно заинтересовавшая Бобрикова так называемая Кююрёляская петиция. В этой русской деревне на Карельском перешейке Февральский манифест приветствовался жителями с удовлетворением, заверение в лояльности подписало всего семь человек. Бобриков потребовал от Прокопе, чтобы выражение мнения кююрёлясцев было доложено Его Величеству до представления Большой петиции. (Под которой подписалась почти четвертая часть всего тогдашнего 2,5-миллионного населения Финляндии. И это при том, что «кресты» неграмотных не принимались.) Прокопе требование Бобрикова выполнил. Кююрёлясцам Николай II просил передать особую монаршую благодарность, но на докладе, представлявшем Большую петицию, сделал 5 (17) июня 1899 года пометку: «Адрес оставляю без последствий. Ходатайство нахожу неуместным, так как манифест 3 февраля касается общегосударственного, а не местного законодательства».
Нервы рассерженного публикациями иностранных газет Бобрикова успокоила неудача составленного по инициативе финляндцев так называемого международного культурного адреса летом 1899 года, во время отдыха генерал-губернатора. Император отказался принять доставившую это обращение делегацию, которую возглавлял бывший министр юстиции Франции Л.Трарие. Доброжелательная к финляндцам вдовствующая императрица Мария Федоровна позднее охарактеризовала Лео Мехелину эту затею как «досадную». «Были (явно имелся в виду император — Т.П.) очень огорчены этим вмешательством в наши внутренние дела».