Однако сильная реакция прессы королевства, принявшей почти единогласно сторону Финляндии, не облегчила положения правительства. В то же время боязнь экспансии России сблизила конфликтовавших между собой Швецию и Норвегию. Отметив эти обстоятельства, российское посольство в Швеции смогло все же с удовольствием констатировать, что правительство страны пребывания старательно воздерживалось от выражения официальной позиции. В свою очередь шведское посольство в Петербурге последовательно стремилось держаться в стороне от финляндской проблемы и избегать — насколько было возможно — бесед на эту тему. Строгая политика невмешательства составляла линию правительства в Стокгольме, как и правительств других стран, однако же Министерство иностранных дел России не было в этом полностью уверено, не говоря уже о нервничавшем в Хельсинки из-за газетных публикаций Бобрикове. Но по мере того, как проходили жаркие недели весны 1899 года, Финляндский вопрос постепенно отходил на задний план как в самой России, так и за рубежом.
Хотя проблематика Февральского манифеста вызвала интерес и привлекла к себе внимание прессы, чрезвычайная сессия сейма, подготавливавшая закон о воинской повинности, продолжала работу, не попадая в лучи «прожекторов» прессы. По поводу заседаний самой важной комиссии Бобрикову пришлось рапортовать Куропаткину о своем совершенном неведении относительно подробностей происходившего там. Судя по неопределенным слухам, можно было все же предполагать, что обсуждение явно проходило в духе сопротивления. Поэтому было бы важным в заключающей сессию сейма тронной речи дать виновникам «в рожу» и в ней же следовало специально и достаточно ясно констатировать, что Февральский манифест изменен не будет.
Достигшие ушей Бобрикова слухи относительно общей линии сейма соответствовали действительности. Сейм не удовлетворился отведенной ему ролью рецензента и даже не приступил к обсуждению представлений Военного министерства, считая их незаконными. Вместо этого был составлен совершенно новый, подготовленный в мае 1899 года проект представления. В нем, исходя из отдельных частей закона 1878 года, рассматривались направления русских инициатив. Так, например, теперь допускалось бы использование финляндских воинских частей для обороны всего государства даже и вне пределов Великого Княжества; была бы упразднена действующая система резерва, и в него зачислялись бы лишь люди, прошедшие действительную службу, а численность финской армии увеличилась бы с 5000 до 12000 человек, хотя в соответствии с российскими нормами она должна была бы составлять 20000 человек. Столь существенную разницу обосновывали ссылкой на бедность северного Великого Княжества.
Однако же в главном уступок сделано не было. О службе военнообязанных финляндцев в российских войсках как в Великом Княжестве, так и за его пределами, не могло быть и речи. По-прежнему российские офицеры не могли быть назначаемы на вакантные должности в финской армии. В крайнем случае сейм готов был отказаться от возможности финнов служить офицерами в русской армии. Сейм просил императора, если он по той или иной причине не одобрит данный ответ, дать сейму на рассмотрение новый законопроект в порядке, предусмотренном конституционными законами Финляндии.
Ответ сейма был готов 17 (29) мая 1899 года, т.е. лишь за день до торжественного закрытия сессии, к которому Бобриков подготовил состоящую всего из двух фраз тронную речь императора, ограничивающуюся лишь констатацией, что сессия завершилась. Планировавшийся «удар в рожу» произошел лишь 7 (29) июня в виде государева рескрипта, в котором отмечалось, что сессия сейма, например, на заключительном заседании при посредстве ее председателя непозволительно критиковала правительство, его действия и особенно Февральский манифест. Согласно упомянутого предписания, которое остается неколебимо в силе, работа чрезвычайной сессии сейма будет и в дальнейшем рассматриваться и приниматься во внимание при окончательном издании закона о воинской повинности. Так еще раз было подтверждено, что сейму Финляндии отводится роль лишь совещательного органа.
ВЯЧЕСЛАВ КОНСТАНТИНОВИЧ ФОН ПЛЕВЕ
В процессе постепенного распада системы российского самодержавия Финляндский вопрос в 1897-99 годах оказался в сфере интересов Военного министерства. Находившийся на вершине власти генерал Куропаткин смог, опираясь на свое положение, добиться в Петербурге целесообразного решения. За практическое осуществление политики единообразия отвечал на месте генерал-губернатор Бобриков, руководствуясь одобренным в августе 1898 года императором перечнем должностных обязанностей. Вникнув в дела. Бобриков в марте 1899 года еще добавил к программе единообразия десять дополнительных параграфов: