В связи с кризисом, вызванным манифестом о языке, Бобриков планировал преобразовать Юридический департамент сената в Верховный суд, а Хозяйственный департамент превратить в совет при генерал-губернаторе. В качестве другого варианта он видел объединение постов вице-председателя Хозяйственного департамента сената и начальника канцелярии генерал-губернатора с назначением на этот объединенный пост русского. При этом должность прокуратора можно было бы упразднить и заменить юридическим отделом, учрежденным в канцелярии генерал-губернатора. Бобриков считал совершенно «безобразным», что чиновник более низкого ранга (прокуратор) мог делать замечания по поводу служебной деятельности своего начальника, генерал-губернатора. Фон Плеве, со своей стороны, обдумывал уже в начале 1900 года возможность большего сосредоточения законодательной деятельности в Петербурге вместо Хельсинки, и эту идею поддерживал и Бобриков. По мнению министра статс-секретаря, лучше было бы объединить с должностью помощника генерал-губернатора обязанности вице-председателя Хозяйственного департамента сената, которые исполнял бы русский человек. В его прямое подчинение следовало бы передать сплавленные воедино гражданскую и финансовую экспедиции сената.
Кроме того, генерал-губернатор замышлял постепенно заменить финнов русскими на должностях сенаторов, но до поры до времени отложил эту идею, когда осенью 1900 года отношения с сенатом стали явно улучшаться. «Введением в его состав русского человека не хочу нарушать устанавливающегося со мной согласия», — писал он в Петербург. Особенно желательным для Бобрикова было бы назначение ректора Хельсинкской русской гимназии В.А.Семенова главой церковной экспедиции. Однако Бобриков не навсегда отложил идею замены сенаторов. «Позднее, когда в сенате будет достаточно русских, можно будет быть уверенным, что значение этого ведомства управления будет полностью изменено супротив прежнего».
Есть основания полагать, что судьба сената как финляндского учреждения рассматривалась серьезно, об этом фон Плеве упомянул Энебергу как раз в связи с манифестом о языке в 1900 году. Поскольку финны пошли на уступки, острый кризис в то время миновал. Более года спустя Бобриков писал фон Плеве: «С современным сенатом живу хорошо и такой результат достигнут, конечно, не моими уступками, а справедливостью и беспристрастием».
На основании сказанного выше можно констатировать, что хотя планы фон Плеве и Бобрикова не выкристаллизовались еще окончательно, гибкость, проявленная сторонниками соглашательской линии в 1900 году, вероятно, спасла сенат как финляндское учреждение. Впрочем, можно говорить, что финны лишь выиграли какое-то время, ибо не только нам теперь известны общие и окончательные цели Бобрикова, но о них были хорошо осведомлены и сенаторы, которые лелеяли надежду на то, что в России рано или поздно произойдет изменение направления. В предвидении предстоящего шторма для них главным было именно сохранение финляндских правительственных учреждений. Из-за упорного сопротивления финляндцев осуществление радикальных намерений генерал-губернатора и министра статс-секретаря было далеко не беспрепятственным, о чем свидетельствует то, что они предпочли отложить свои планы на будущее, после того как было достигнуто согласие с сенатом. Таким образом можно считать, что в защите финляндцами особого положения Великого Княжества, сыграли свою роль как линия на уступки, так и сопротивление; и то и другое оказалось нужным, но современникам, находившимся под влиянием страстных споров о способах действия, понять это было трудно.
Сенат проволокитил почти год с рассмотрением представления о сфере деятельности губернаторов, составленного весной 1899 года комиссией Шипова. После нескольких промежуточных фаз дело было передано особому комитету, заседавшему в 1901-02 годах в Петербурге под руководством фон Плеве. При этом по инициативе Бобрикова основное внимание было перенесено на расширение полномочий генерал-губернатора за счет сокращения полномочий сената. Подготовленные 26 августа (8 сентября) 1902 года и 13 (26) марта 1903 года комитетом фон Плеве новые уставы сената и генерал-губернатора определяли, что с этих пор финляндское правительство работает «под руководством генерал-губернатора». «Двоевластие» было устранено, и больше не было сомнений в том, в чьи руки государь отдал бразды правления Великим Княжеством. Принятие сенатом решений по важнейшим делам становилось с этих пор возможным только с участием генерал-губернатора или его помощника. Это означало, что с прежней «изоляцией» представителя императора было покончено. Сенатский прокуратор был лишен права делать замечания генерал-губернатору в случае «противозаконности» его действий. Спор о том, финским или русским должностным лицом является генерал-губернатор, был решен указанием, что в будущем его станет назначать на должность правительствующий сенат России, публикуя Высочайшее постановление. Бородкин считал, что этим решением из-под финляндской «обособленности» выбивается еще один краеугольный камень.