Оценивая влияние Рунеберга, Бородкин признавал, что стремившейся получить выход к Балтийскому морю России пришлось воевать со шведами на финской земле и причинить немало горя населению. Но, с другой стороны, после 1809 года «Россия облагодетельствовала это население, дала ему возможность развить свое национальное самосознание и помогла ему окрепнуть и разбогатеть. Где же песни об этих заслугах завоевателя? Что говорится по этому поводу в учебных пособиях края? Подобного вопроса лучше и не касаться...», — писал Бородкин.
Роль Рунеберга не ограничивалась «пагубным влиянием» «Рассказов прапорщика Столя» в учебных заведениях и вне их. «Сочиненному им стихотворению «Наш край» (переведено А. Блоком в 1915 г. — Г.М.) без всякого на то основания придано всюду — не только в учебных заведениях — положение национального гимна. В самих по себе словах песни, воспевающей местную природу и направленных на любовь к родине, нет ничего заслуживающего порицания с политической точки зрения. Но под отечеством подразумевается лишь финляндская окраина и ничего не говорится о ее отношениях с Россией. В этом смысле песня ведет к ложному толкованию истинного положения края. Гимна империи («Боже, царя храни» — Т.П.) в окраине как раз не слышно, его даже и не знают!» — возмущался Бобриков. Однако же в государстве может быть только один гимн. «Наш край» — лишь песня в числе других, отдавание чести и вставание при ее исполнении не является подобающим. И менее всего для офицеров и полицейских. «Я прямо запретил бы такое законом не установленное отдание чести, если бы мне не было доложено о том, что при исполнении этой песни отдавали честь не только граф Гейден и Гончаров, но даже и императоры Александр II и Александр III». Наложить запрет, не будучи уполномоченным на то императором, такое и в голову не приходило, а прямо попросить разрешения у Его Величества было, по мнению Бобрикова, слишком рискованным предприятием.
Скандал, касавшийся песни «Наш край», был с помощью «интриг финляндских крыс и мышей», как выразился Бобриков, предан гласности в начале 1900 года в газетах Швеции. Поэтому генерал-губернатор счел нужным объяснить фон Плеве в письме, что речь не шла о запрещении песни, а лишь о том, чтобы финские военные оркестры не участвовали в «политических демонстрациях». Известный своим сарказмом Вячеслав Константинович не мог, однако, удержаться, чтобы не воспользоваться случаем для колкости. Будучи несколько недель спустя с визитом в Хельсинки, он особо попросил «Юлиоппиласкуннан Лаулайат» (студенческий мужской хор Хельсинкского университета, основан в 1883 году, едва ли не лучший хор Финляндии, существует и поныне. — Г.М.) исполнить для канцлера университета, т.е. для самого фон Плеве, песню «Наш край». Увидев в ресторане Студенческого дома самовар, фон Плеве заметил, что это, очевидно, единственное изделие культуры, полученное финнами из России. Одобрение канцлера получило и то, что студенты были во фраках. Финляндские студенты не нуждались в униформе. Вернувшись домой, министр статс-секретарь заметил генеральше Богданович, что считает приемы Бобрикова вообще слишком грубыми. Генерал-губернатору не мешало бы «натянуть на руки перчатки». Однако Бобриков, со своей стороны, не видел никакой необходимости в «ложной вежливости». На финляндцев действуют лишь крутые меры. Это касалось и школы. Во время своей инспекционной поездки генерал-губернатор с большим неудовольствием обратил внимание на то, что во многих местных учебных заведениях отсутствовали портреты императора. Зато там обзавелись портретами и бюстами местных «своих» деятелей, чьи заслуги часто состоят в воспитании преступного сепаратизма. Если же портреты российских монархов и особ императорского дома имелись, то они были зачастую меньше по размерам и более непрезентабельны, чем портреты местных величин. Вершиной всего было, по мнению Бобрикова, то, что обнаружилось, правда, уже не в учебном заведении, а в Хельсинкском магистрате: в зале заседаний, на стене за председательским креслом, т.е. там, где в присутственных местах империи помещался обычно портрет царствующего монарха, красовался написанный маслом большой портрет Лео Мехелина.