Однако историкам не удалось найти в русских источниках подтверждения тому, что распускание коробейниками слухов было организованной «агентской» деятельностью. Зато в самом финляндском обществе было много «горючего материала»; почти треть населения составляли безземельные крестьяне, мечты которых подпитывались слухами о переделе земли. Можно, пожалуй, согласиться с мнением профессора Вильо Расила, считающего, что коробейники — не действуя прямо по чьему-либо поручению — использовали подходящие случаи, говоря то, что людям нравилось, о чем они с удовольствием и хотели услышать — о предстоящем переделе земель. «То были слова надежды, которую торпари лелеяли всю жизнь, а для самих коробейников они оборачивались угощением — чашкой кофе или бесплатной едой».
Неуверенность и неопределенность, царившие несколько недель после опубликования февральского манифеста, и таинственная деятельность по сбору подписей под Большой петицией создавали сами по себе подходящую почву для слухов и сплетен в разнообразнейших вариациях. Попытки губернаторов, побуждаемых сенатом, выяснить откуда исходят все эти слухи, остались безрезультатными. Однако в общественном мнении широко истолковывали предсказания о переделе земель как инспирированные Россией и Бобриковым. Поскольку организаторов распускания слухов (так сказать, первоисточник) установить не удалось, принялись преследовать их распространителей.
Чиновники в разных местах начали притеснять коробейников, задерживая и высылая их, конфискуя их товары и т.п. Общественный бойкот проявлялся в отказе покупать у них товары, продавать им пищу и предоставлять ночлег. Были и случаи побоев. В свою очередь коробейники, обозленные плохим обращением, выдавали местных участников сопротивления русским властям.
Травля, которой подверглись коробейники, обратила на себя внимание генерал-губернатора, и циркуляром, разосланном губернаторам 17 (29) апреля 1899 года, он пытался выяснить, в чем дело. Однако тогда уже проблема быстро теряла остроту. В апреле 1899 года слухи начали стихать и почти совсем прекратились в мае, когда коробейники покинули Финляндию. Частично это произошло под давлением финляндских чиновников, частично по той причине, что те коробейники, которые были связаны с земледелием, поспешили в родные места на весенние полевые работы, чтобы осенью снова вернуться к коробейничеству. Осенью ситуация уже успела успокоиться, и весенний «сезон слухов» 1899 года больше не повторился в прежних масштабах.
Однако же коробейники не оставили дело просто так. На своих собраниях в мае-июне 1899 года в Вуоккиниеми, Кивиярви и Ухтуа они составили адресованные генерал-губернатору Бобрикову прошения, выражая озабоченность своим оказавшимся под угрозой положением. Занятие лишь земледелием не давало материальной обеспеченности, это вызывало необходимость торговли в Финляндии. Прежде местное население охраняло коробейников от притеснений со стороны чиновников, но теперь положение изменилось. Генерал-губернатора просили обеспечить карельским и русским коробейникам такие же права торговли в Финляндии, какими пользовались граждане Великого Княжества. С подобными же просьбами обратились к генерал-губернатору также петербургские фабриканты и купцы, занимавшиеся производством и продажей мануфактуры и галантереи. В своих прошениях они характеризовали торговлю вразнос как единственное средство обеспечить распространение упомянутой продукции в Великом Княжестве, поскольку враждебно относящиеся ко всему русскому финляндские торговцы желают заказывать только иностранные товары, ограничиваясь покупкой у производителей в империи лишь самого необходимого.
Исходя из того, что невозможно далее терпеть ситуацию, в которой притесняли коробейников и страдал авторитет империи, Бобриков ухватился за этот вопрос и предложил сенату энергично заняться подготовкой к обновлению законов, касающихся торговли вразнос. По действовавшему постановлению 1879 года о промыслах, русские торговцы в Финляндии приравнивались к иностранным, с чем нельзя было согласиться. Речь ведь шла о подданных единого для России и Финляндии монарха.