Вечером Константин Алексеевич снова завел разговор о походе за зверем.
Григорий Иванович сидел в каюте при свече, упорно вглядывался в карту.
— Эх, Константин Алексеевич, в поход этот собираясь, я не мошну набить хотел, а державы Российской для тщась. Вот, видишь, земля? — Очертил пальцем острова Алеутские и прибрежные земли Америки. — Все это русскими людьми открыто и описано. Великим трудом это сотворено и жизней здесь положено зело много, но ни поселений здесь российских, ни городков, даже флага или знака державы не поставлено! Вот и решил я, не щадя себя, закрепить их за державой, а для того основать здесь поселения, городки поднять, землепашество завести. Где мужик зерно бросил, та земля уже навек его.
Самойлов с удивлением поглядел на Шелихова.
— Ну замахнулся ты, Григорий Иванович… Да такое свершить — одной жизни не хватит.
— Хватит, — с уверенностью ответил Шелихов. — Мы начало положим, а там уж тот, кто за нами пойдет, довершит.
— Да, — протянул Самойлов, череп лысый потер. — Да… Большое дело. Трудов немалых стоить будет.
— А ты-то как? Пойдешь со мной?
— Я-то пойду, — просто сказал Самойлов.
Не знал тогда Шелихов, что будут у него здесь и покровители могущественные, и противники всесильные.
Генерал-губернатор Иван Варфоломеевич Якоби призвал к себе иркутских купцов. Собрались в зале. Генерал вышел, как все генералы выходят: грудь вперед, в лице значительность, глаз не видно.
Откашлялся и говорить начал о благотворном влиянии торговли на процветание государства. Купцы млели. Ничего более приятного сказать генерал не мог. Прямо масло лил на души. Генерал перевел разговор с торговли внутренней на торговлю внешнюю. И тут Иван Ларионович Голиков, а с ним и другие купцы, посылающие суда за моря, насторожились.
Но Иван Варфоломеевич присел в кресло и милостиво ручкой сделал жест правителю дел иркутского и колыванского губернаторства Михаилу Ивановичу Селивонову. Тот выступил вперед. Этот заговорил о беспорядках и неурядицах в портовых делах, о ненадежном оснащении судов, о жадности иных, что на суда потратиться жалеют и от того жизни мореходов подвергают опасностям. В зале кое-кто опустил головы.
Селивонов разгорячился, но, к общей радости, губернатор платочком махнул и правителя своего прервал. Селивонов отошел в сторону.
Спрятав платочек, генерал опять заговорил о благе торговли, и имя назвал Шелихова. Экспедиции такие — дело зело похвальное.
На том аудиенция у губернатора кончилась, и купцы, немного поняв из речей генерала, стали расходиться.
Иван Ларионович сказал своему компаньону Ивану Афанасьевичу Лебедеву-Ласточкину:
— В толк не возьму: и вроде бы говорил дельно генерал, а ничего не сказал.
Иван Афанасьевич тоже был в недоумении.
А генерал, собрав купцов, имел свой резон. Помнил он, что говорено было Федором Федоровичем Рябовым у камина. Ни на чью сторону стать он еще не решил, а дабы ни та, ни другая сторона не могла упрекнуть его в бездеятельности, вот и собрал купцов. Теперь все стало на свои места. Ежели сторонники решительных мер зададут вопрос, ответить им будет легко. «Как же, ваше превосходительство, радеем. Купцов вот призывали, говорено было о торговле и о дальних плаваниях».
А спросят иные, тоже можно сказать с уверенностью: «Никаких, мол, действий, а тем более затрат на занятия эти — как-то: торговля и мореплаванье — нами не допущено».
Одним словом, Иван Варфоломеевич поступил истинно по-генеральски.
Шелихов торопил ватагу. И все же на острове Уналашка случилась задержка.
За зверем, как ни шумели многие, не пошли. Шелихов настоял на своем. Задержались по причине неожиданной. На второй день после встречи галиота «Симеон и Анна» Григорий Иванович послал Степана с товарищами осмотреть остров. Думал так: «Пока мы здесь на галиотах кое-что починим да подделаем для дороги, пускай посмотрят берега, проведают, какой зверь имеется и птица». Степан ушел, но к вечеру неожиданно вернулся. Уходили мужики на байдаре, а возвращались берегом. Байдару тянули бечевой, брели вдоль прибойной волны.
Добежали к Шелихову, Григорий Иванович поспешил на палубу, глянул и увидел: Степан ведет с собой местных жителей. Лица у них смуглые, с блестящей кожей. Глаза раскосые.
Григорий Иванович сошел с галиота. Степан доложил:
— Григорий Иванович, к тебе здесь вот два их старших.
Григорий Иванович посмотрел на алеутов. Были они одеты в глухие одежды из птичьих шкурок, в длинные камлейки из кишок морского зверя. Похожие одежды Шелихов видел у эскимосов и у ительменов. На головах у алеутов деревянные шапки с козырьками.
Впереди гостей стоял высокий алеут, с рыбьей костью в носу и с цветными рисунками на щеках и лбу. Он смело шагнул навстречу Шелихову и, глядя черными, необыкновенно подвижными и живыми глазами, быстро заговорил.
Кильсей перевел Шелихову:
— Говорит — как и с прежними русами, на острове этом бывавшими, хотели бы они обменять меха на ножи и топоры. Обнищали с железным припасом.
Шелихов спросил Кильсея:
— А на языке-то каком они лопочут?
— Язык у них на эскимосский смахивает.
Старейшина алеутский взглядывал на Григория Ивановича острыми глазами. И вдруг шагнул вперед и сунулся к нему лицом, носом коснулся носа. Ватажники засмеялись.
— Это он с тобой, Григорий Иванович, — сказал Степан, — побрататься хочет. Обычай у них такой.
Шелихов обхватил алеута за плечи. Почувствовал — крепкий мужик, как литой. Сказал своим:
— Что стоите? Котлы вешайте. Гостей по-русски встречать будем.
Во время обеда с галиота к ватаге вышла Наталья Алексеевна. Алеуты все, как один, встали, поклонились ей. Кильсей рассказал, что на острове женщину почитают за первую в семье, она пользуется особым уважением. Наталья Алексеевна поднесла алеутам цветные бусы, вызвав у них восторг.
Подкатился Михаил Голиков, заговорил об обмене, показал нож, топоры. Старейшина нож взял в руки и пощелкал языком — хорош, мол.
Костры догорали, потянуло туманом с воды, закричали чайки. Утро было солнечное, теплое. Море дышало свежестью, сильным и острым запахом водорослей.
Шелихов попросил старейшину отпустить с ними в море своих мужиков. И путь среди островов покажут и помогут ватажникам. Старейшина заулыбался: брату он готов помощь во всем оказать!
Сняв свою чудную шапку, он передал ее Григорию Ивановичу, благодаря за подарки. Шапка большая, коробом, обшитая цветными шкурками, была богато украшена ворсинками нерпы, перьями.
На двух спаренных байдарах посылали за мехами к алеутам Степана и Михаила Голикова. Наказали им, чтобы обернулись быстро, но те пришли только через два дня. Байдары с горой были нагружены мехами: шкуры и бобровые, и котовые, и огненной лисы. Выделка самая добрая.
С ватажниками пришло десять алеутов. Их старейшина отрядил с Шелиховым идти в поход.
Флотилии предстоял последний переход — к острову Кадьяк. Благополучно прошли гряду островов Лисьих. До Кадьяка оставалось рукой подать. Но тут выпало еще одно испытание.
В проливе ветер был такой силы, что пену из-под бушприта забрасывало на палубу. Когда вышли из пролива, волны ударили в борт, будто ядра из пушки. Судно задрожало, пошло враскачку, и колокол на носу зазвонил сам по себе.
Измайлов, пряча лицо в тулупчик, погнал ватагу к парусам, но качка не стихала, галиот начал черпать волну.
Вдруг, словно наскочив на камень, галиот клюнул бушпритом и стал заваливаться на бок. Измайлов заорал срывающимся голосом:
— Всем по местам!
Шелихова сбило с ног. Галиот лежал бортом на волне. Трофим, стоявший у рулевого колеса, торопливо крестился.
— Господи! Спаси и помилуй…