«Значит, это кто-то из своих», — сказал я.
Она кивнула:
«Да. Кто-то, кто знал, что они лежат там».
«Это и наводит меня на мысль, что кто-то из своих».
«Ты знал, где я их хранила?»
«Да, я видел, как иногда вы брали деньги из выдвижного ящика кухонного шкафа. Но я понятия не имею, сколько их было. Я к этим деньгам не прикасался».
«Нет, нет, разумеется, — быстро проговорила она. — Ясно, не ты. У меня этого и в мыслях не было. Но кто? Видимо, кто-то подследил. Но кто? Кто мог подследить?»
Я отказывался поверить в случившееся и даже представить себе не мог, кто бы осмелился пойти на такое. Поначалу мне казалось это просто невозможным, но, когда она повторила, что все деньги исчезли, тогда до моего сознания дошло, что их действительно больше нет. Значит, их похитил кто-то из нас.
«Господину Штрассеру все известно?» — спросил я.
Вместо ответа она только покачала головой. И снова на глаза у нее навернулись слезы.
«Даже не знаю, как ему все это объяснить, — произнесла она. — Он же предупреждал меня: не клади деньги в выдвижной ящик».
«Может, это он взял деньги».
«Кто? Мой муж?»
«Может, он положил их в другое место, раз был против этого?»
«Нет. Это исключено».
«Или забрал их, чтобы показать вам, как легко они могут оттуда исчезнуть».
«На такие шутки он не способен, особенно когда речь идет о деньгах».
Видимо, она права, подумалось мне. Так зло Штрассер шутить не станет. Мне как-то сразу показалось, что госпожа Штрассер увидела во мне своего союзника, когда я услышал от нее такие слова о муже. Мне это понравилось, хотя повод для разговора был не из приятных. Тем не менее она продолжала беседовать со мной как со своим близким знакомым.
— Ну хоть внешне-то госпожа Штрассер симпатична? — спросила Карин.
— Когда она сидела такая озадаченная, она мне понравилась.
— Она красивее меня?
— Нет. Конечно, нет.
— Так уж и нет?
— Нет.
— Хочешь сказать, что я самая красивая?
— Да. Абсолютно точно.
— Ну, что ж, — говорит Карин с улыбкой. — Вот эта как раз мне и хотелось услышать от тебя. Ну, рассказывай, что случилось дальше. Кто же все-таки это сделал?
— Я рассказываю все по порядку.
— Итак, я сидел и размышлял, что бы мне предпринять, ведь надо же ей было как-то помочь. Ей стыдно во всем признаться мужу, который ее предупреждал. Но я действительно никак не мог ей помочь. Я чуточку подождал в надежде на то, что госпожа Штрассер еще что-нибудь расскажет, но она молчала. Тогда, нарушив молчание, я проговорил:
«Схожу-ка я за дровами в сарай».
«Нет, — ответила она, — никуда ты сейчас не пойдешь. Вначале я тебе сделаю примочки».
Она заставила меня лечь и приложила к припухшему глазу влажную тряпку. Потом сказала:
«Сейчас я оставлю тебя одного, а через четверть часа приду и сменю тебе примочки. — Уже в дверях она обернулась, несколько секунд смотрела на меня и проговорила: — Просто ума не приложу, как ему все это объяснить».
Я остался один. И сразу вспомнил, что уже слышал раньше: просто ума не приложу, как ему все это объяснить. Я лежал на спине и, прислушиваясь к непривычному и вместе с тем уже почти знакомому журчанию ручья, размышлял о том, где я это однажды уже слышал. И тут меня осенило, что точно такие же слова однажды произнесла мама, когда разбила его настенную тарелку. Тогда они еще не были в разводе. Я подумал, что он подымет крик, когда, придя домой, увидит разбитую тарелку. К моему удивлению, он почти ничего не сказал, а только собрал в руку осколки. При этом он наслаждался тем, что мама сгорала от стыда, не зная, в какой угол ей забиться, чтобы никто в тот момент ее не видел. После этого они довольно скоро разошлись.
— А как вот ты ощущаешь на себе развод родителей? — спросила Карин.
Петер пожал плечами:
— Все зависит от того, какие отношения были до развода. Мне лично больше нравится теперь. Разумеется, если между родителями не было скандалов…
— Мой отец тоже как-то заикнулся о разводе. Но это было лишь однажды.
— Однажды… это еще ничего не значит. Когда все на полном серьезе, они месяцами почти ни о чем не говорят, то есть говорят мало, но в воздухе пахнет грозой. У нас, кажется, все началось с разбитой тарелки. В тот день мне исполнилось тринадцать лет. Я получил в подарок пластинку, мы сидели одни — мама и я. После обеда я поставил пластинку, и мы стали танцевать.