– Вот, поймала, когда он воровал яблоки на рынке Сент-Джеймс, – заявила она таким тоном, будто ей не впервой приводить в участок на Вайн-стрит опасных преступников.
Гай решил подыграть:
– О, да у нас тут отпетый воришка?
Женщина благодарно улыбнулась:
– Еще какой!
Она уже отдышалась, однако отпускать ухо парнишки не спешила. Тому было лет четырнадцать, и он, хоть и казался чересчур мелким и тощим для своего возраста, без труда сумел бы от нее отбиться. Наверное, просто решил отдохнуть в теплой камере с горячей кормежкой.
– Давайте оформим его, а потом, как водится, доложим инспектору, – сказала женщина.
– Разумеется, констебль, – заявил Гай, заставив ее снова улыбнуться.
Он горделиво приосанился. Последний раз такие чувства Гай испытывал в обществе Луизы Кэннон. Отогнав о ней мысли, сержант вернулся к делу: записал имя мальчишки, его адрес – наверняка вымышленный – и вызвал другого констебля проводить воришку в камеру. Тот сразу же оттеснил женщину от стойки, и Гай заметил, как она переменилась в лице.
– Вы отлично потрудились, – сказал он. – Еще только утро, а у нас уже первый арестант.
– Да, наверное, – грустно протянула та. Фигурка у нее была ладной, ноги в идеально отглаженных брюках казались на удивление стройными. – Просто…
Она оглянулась, не подслушивает ли кто.
– Что «просто»?
– Мне никогда не дают довести дело до конца! Сделать все как полагается. Я бы хотела сама допросить мальчишку, например… Но к вечеру его все равно уже отпустят, да?..
Гай пожал было плечами, затем решил, что не стоит унижать девушку пустыми заверениями.
– Да, скорее всего, отпустят. Слишком мало доказательств, чтобы завести дело. Но вы молодец. Все сделали правильно. В следующий раз он наверняка задумается, стоит ли воровать.
– Наверное… Спасибо.
Она повернулась было к выходу – и снова посмотрела на Гая.
– Кстати, как вас зовут?
– Сержант Салливан. – И, уже тише, добавил: – Можете звать меня Гай, и лучше на «ты».
– Хорошо. А я Мэри. Констебль Мун.
– Мэри Мун?[6]
– Не вздумай шутить! Я уже слышала все шутки, которые ты сможешь вообразить, и даже несколько, которые не сможешь.
Они дружно рассмеялись, но тут к стойке, на сей раз со стороны Гая, подошел другой сержант.
– Если вам двоим больше нечем заняться, кроме как хохотать, живо идите в зал для собраний. Корниш вызывает всех, кто не на дежурстве.
И он зашагал прочь, по дороге перехватив кого-то еще.
Мэри вмиг просветлела и шагнула было в коридор, потом замерла и оглянулась на Гая.
– А ты что, не идешь?
– Не могу, – отозвался тот. – Мне не разрешают покидать пост.
– Даже на пять минут?
Тот, чувствуя себя идиотом, покачал головой.
Мэри вернулась.
– Тогда вот что: ты иди, а я посижу вместо тебя. Думаю, ничего страшного за это время не случится.
– А как же…
– Все равно мне не поручат ничего важного. Иди, потом расскажешь, что там было.
Гай смущенно стал отнекиваться: мол, она вовсе не обязана его заменять… Бесполезно, Мэри не слушала. Тем более ему и самому не хотелось упускать такую возможность!
Зал был переполнен, и инспектор Корниш уже что-то рассказывал собравшимся полицейским. Гай прокрался в самый уголок и старательно навострил уши. У Корниша была репутация редкостного грубияна – но грубияна, работавшего успешно, поэтому его выходки терпели, а некоторые даже считали, что они приносят пользу делу. «Если ты такой неженка, что тогда забыл на службе?» – эти слова Гай слышал не раз, к счастью, не в свой адрес. Одевался Корниш гораздо лучше, чем можно ожидать от инспектора, вдобавок водил роскошный новенький «Крайслер», который был не по карману человеку с его доходами. Поговаривали, что он берет взятки и откупные, однако доказательств не было, и вообще, когда об этом заходила речь, многие, как ни странно, пожимали плечами: мол, почему бы и нет? Такое попустительство, конечно, удручало, но за три года в лондонской полиции Гай навидался всякого, что не лучшим образом характеризовало мужскую натуру.
6
По-английски marrymoon означает совместное времяпрепровождение будущей семейной пары перед свадьбой.