Однако Бааде не поворачивал руля, а Шумерин не возражал против бездумного бега в огонь. Жадное, почти гипнотическое стремление видеть, видеть — а что будет дальше, соединённое с прострацией безвременья, отуманивало, словно наркоз. Оцепенение странно сочеталось с острым сознанием собственной беззащитности, но это лишь подстёгивало. Молчаливое единоборство осторожности с упрямством, чей корень лежит в самой сущности человека: в гордости существа, идущего вперёд и вперёд через все препятствия, вопреки всем препятствиям, ради цели, скорей инстинктивно заложенной, чем намеченной рассудком.
И вездеход, а в нем застывший у руля Бааде, застывший рядом Шумерин летели вперёд, втягиваясь все дальше в сверкающую бесконечность.
— Генрих, Миша, куда вы так далеко?
Встревоженный голос Полынова в динамике точно разбудил их от сна.
Они задвигались, Шумерин глянул на счётчик спидометра и выругался.
— Ничего, Андрей, сейчас поворачиваем, все в порядке! — прокричал он в микрофон.
— Хорошо, — слова почти тонули в треске помех. — А то я слежу за пеленгом и никак не возьму в толк, почему вы лезете в пекло против расчётного маршрута.
Шумерин хотел ответить, что это вышло невольно, но сдержался. Психологу лишь дай повод — вцепится.
— Нет, нет, Андрей, все в порядке. Просто очень интересно. Потом расскажу.
Он выключил связь.
— В другой раз, — строго сказал он Бааде, — не разрешу выезда, если не будут поставлены автоматические тормоза. Прошли положенное число километров — все, стоп. Впредь до распоряжения. А то вот оно как получается… Я было думал, только с аквалангистами случается такое… опьянение.
— Знаешь, — ответил Бааде, круто разворачивая машину, — я человек трезвого склада. Все эти эмоции у меня вот где, — он сжал кулак. — Но сейчас мне вспомнилось…
— Что?
— Как я мальчишкой в деревне ходил на лыжах. Заберёмся далеко-далеко, снег слепит, кругом голо, пусто, холодно, и местность уже незнакомая, и дома ждут, беспокоятся, а все тянет ещё… Ну ещё десять шагов, ещё сто… Глупо, боязно, ненужно, а идёшь. И жутко и ах как славно. Почему так?
— Спроси у Полынова. Он специалист и с радостью покопается в твоих переживаниях.
— Наших, Миша, наших!
Теперь обрубленная тень вездехода бежала впереди них. Словно привязанная к колёсам яма, словно чёрный провал без дна и стенок.
— Она действует мне на нервы, — наконец пожаловался Бааде. — И ещё это противное мерцание…
Когда тень удлинилась, он вынужден был сдаться. Влево, вправо, опять налево, опять направо — так начался бег от тени.
Внезапно — механик даже притормозил — небосвод колыхнулся, как занавес, пошёл складками. Звезды дрогнули, сбиваясь в кучи. Сгущения налились белесым светом, и, точно под его тяжестью, складки вдруг лопнули, бросив вниз жидкие ручьи сияния.
Перемена свершилась за несколько секунд.
— Полярное сияние? — спросил Шумерин.
— Похоже. — Бааде бросил взгляд на шкалы приборов. — Так оно и есть.
— На Земле оно, пожалуй, эффектней.
— Точно.
Бааде отвалился на спинку кресла и прикрыл глаза ладонью.
— Что с тобой? — встревожился Шумерин.
— Ерунда. Надо им дать отдохнуть от этой мельтешни… А ты пока любуйся.
— Было бы чем…
Он ждал игры красок, багровых сполохов, праздничного хоровода, но с неба по-прежнему лился молочный свет, холодный и ровный, как свечение газосветной трубки. От него на душе становилось неуютно и холодно, как ненастным утром, глядящим в окно неприбранной комнаты. “И никуда ты не уйдёшь от земли, — подумалось Шумерину, — от её воспоминаний, окрашивающих все и вся”.
Сияние потихоньку меркло.
— Трогай, что ли, — вздохнул Шумерин.
И снова начался бег через жару, под чёрным небом, единоборство с тенью, сухостью губ, дрожанием света. Однообразие нагоняло сон, тем более что взгляду было утомительно бороться с призрачным движением воздуха, искажающим перспективу подобно неровному стеклу. Напрасно Шумерин стыдил себя: “Я же на Меркурии, все, что я вижу здесь, — впервые…” Физиология брала своё.
…Толчок, удар локтем, крик Бааде — сердце быстро заколотилось, как это бывает при резком переходе от полусна к тревоге.
— Там, там… — шептал Бааде.
— Что там? — зло спросил Шумерин, потирая локоть.
Бааде показал. Посреди слепящей равнины стоял концертный рояль.
Шумерин замотал головой. Потом достал термос, набрал в ладонь воды и плеснул себе в лицо.
Рояль не исчез. Нестерпимо сверкали его лакированные бока, крышка была приподнята, клавиши словно ждали прикосновения пальцев.
— Он… появился сразу? — решился, наконец, спросить Шумерин.
— Нет, из пятна… Я думал, мне померещилось…
— Ну и?…
— Этого не может быть.
— Сам знаю! Но кто из нас сошёл с ума; мы или Меркурий?
— Подъедем ближе…
— Только осторожно.
Шумерин ждал, что с приближением рояль исчезнет. Но ничего не происходило. Плыл горизонт, перед глазами мельтешило белесое марево, и в нем незыблемо стоял призрак рояля.
— Надо выйти, — сказал Бааде.
— А ты не боишься?
В ответ а, к услышал хмыканье.
Они вышли. Тотчас Шумерина потянуло назад. Чёрная пропасть неба над головой, огненный камень внизу, а посредине — то, чего быть не могло: концертный рояль. Шумерин прикусил губу и сделал шаг вперёд.
И тут он отчётливо осознал, что зрение обмануло его. Рояль не был роялем, а лишь казался им. Но Шумерин так и не понял, в чем же фальшь. Он протянул руку, заранее предвидя результат. Рука коснулась пустоты. Шумерин отдёрнул руку — не выдержали нервы.
— Проклятие! — крикнул Бааде.
По “роялю” прошло колебание, он дрогнул, подался назад. И исчез. На его месте по-прежнему пульсировал воздух.
Они долго молчали, не решаясь посмотреть друг на друга, боясь увидеть в глазах товарища страх.
— Надо сказать Полынову, — отважился, наконец, Бааде.
Шумерин замотал головой.
— Нет, нет… Сейчас он твёрдо решит, что мы…