— Что ты молодец, Цзы! — Саня показал китайцу большой палец в знак одобрения.
— Почему? — удивился переводчик.
— Здорово по-нашему шпрехаешь. А куда ехать-то?
— В Колумбию. Решай.
«Да что тут решишь? — думал Орлов. — Мишки до сих пор нет. Кругом обложили, как волка, флажками…» Он подвинул стакан китайцу. Выпили по маленькой. Помолчали. Саня обратил внимание на журнал.
— А это что? Тоже переводишь?
— Нет. Тут те плохие новости, про которые я тебе говорил, — Ли Цзы полистал журнал, найдя наконец нужное место, ткнул пальцем в большую цветную фотографию. — Во!
— Чего — «во»? — передразнил его Саня, но, взглянув на фото, поразился.
На профессионально четкой фотографии был он, Александр Орлов, в «пустынке»[65] и… Ахмад Шах Масуд, вождь пандшерских моджахедов с чашками чая в руках. Мирная идиллическая картина на фоне гор с пронзительно-синим небом.
— Ну и что? — недоумевал Орлов, вопросительно взглянув на китайца.
— А то, что здесь ты, со слов американского журналиста, обыкновенный предатель. И ты не просто пьешь чай с главарем душманов, а воюешь на его стороне. Даже заголовок репортажа называется просто, как выстрел: «Еще один советский офицер перешел на сторону моджахедов». Дальше по тексту: «В их священной войне против советских оккупантов наступает коренной перелом». Вот и твоя фамилия указана.
— Ты не брешешь? Я же английский плохо знаю.
— А чего мне брехать? Брешут собаки. Какой смысл? Ты и так весь в говне.
— Смотря для кого. Для себя — нет. А что это за журнал, Ли?
— «Тайм» — известный американский журнал. По всему миру ходит, как доллар.
— Значит, и у нас, в Союзе…
Китаец, соглашаясь, пьяно кивнул головой:
— Да уж теперь, конечно… знают.
Саня отчаянно рубанул рукой по воздуху:
— Вот сволочь — этот американец!
Ли Цзы, подтвердив кивком головы, закурил и, выпустив клуб дыма, пояснил Сане:
— Обыкновенное дело. Война, Саша, идет не только пушками и танками. Это черная пропаганда. У вас, в Союзе, красная пропаганда. Вот и вся разница.
Орлов встал, заходил по комнате. Глаза глядели на окружающие предметы, но не видели их. Мысль была только одна: «Всем скажут, что я предатель. В училище, в городе, в школе. А дома? Плохие вести быстрее летят, чем хорошие. Все будут думать, что я предатель. И как оправдать себя? Кто мне поверит? Когда тут такое написано. И фотография. Как я буду глядеть в глаза „афганцам“, простым русским офицерам и солдатам, матерям и отцам погибших парней? Теперь надо вернуться домой по любому. Найти бы этого писаку да разобраться с ним. Я б его…»
Цзы, посапывая, дремал в кресле. Орлов присел на кушетку. Алкоголь совсем не «забирал» парня. Мысли, как часы, отщелкивали одна за другой. «Что ж, теперь ждать Мишку бессмысленно. Надо достать этого янки. С Колумбии, конечно, поближе, да может, и возможностей будет больше. Я оттуда сорвусь, хрен меня возьмешь. Видал я их всех, или я не из РКПУ…».
Он растолкал китайца.
— Эй, толмач, проснись! Передай своим начальникам и этому гостю… Ну, ты знаешь кому. Я согласен.
Ли Цзы заулыбался, потер ладони друг о друга:
— Ну вот и хорошо. Я им скажу, Саша. Хотя мне жаль с тобой расставаться.
Орлов, приняв решение, внутренне успокоился. Окружающий мир стал приобретать привычные очертания. Похлопал китайца по плечу, улыбнувшись, спросил:
— Ли, а чего это ты сегодня так нажрался? На тебя непохоже.
Переводчик-консультант помрачнел, от улыбки не осталось и следа, махнул в отчаянии рукой:
— Сегодня и для меня плохие новости пришли. Власти Красного Китая наконец разрешили гонконгцам посещать у себя близких родственников.
— Ну и что? — Саня не понимал.
— А то, что теперь, когда приоткроют границу, с той стороны тоже полезут сюда из военной разведки, из политической. У них будет гораздо больше возможностей. И, боюсь, они скоро вычислят меня. Тогда мне конец. Они и раньше здесь были и теперь есть, но перед ними стояли другие задачи. В Красном Китае очень не любят перебежчиков-предателей. Так что мне тоже надо бежать отсюда. Только пока не знаю, как и куда. Так что, Саша, давай на посошок. Может, больше и не увидимся.