В это будет вовлечен весь мир!
Лорд Стивенс спустился с крыльца.
– Черная Орхидея?… – произнес он. – Вы свели счеты с венецианцем?
– Да, – раздалось из-под капюшона.
– Браво! Вы убили легенду.
– Невозможно окончательно выполоть все сорняки.
– Пора закончить эту вашу игру в кегли. После всех остальных смерть Виравольты произведет немало шума.
– Пфф! Они совсем запутались. Я не могу оставаться здесь долго, Стивенс. Меня еще ждет встреча в «Прокопе», где я завершу свое произведение. Мне также нужно отправить особое донесение в Шуази. Этим займется один из наших; донесение особой важности.
Баснописец повернулся лицом к подручным. Затем он продолжал:
– Я неплохо развлекаюсь, Стивенс. Они голову потеряют от паники, если этого еще не произошло. Но мне еще остается завоевать несколько немаловажных трофеев.
– Ну что ж, заканчивайте свое дело. Но не путайте наш проект с вашей личной вендеттой. Все скоро встанет на свои места.
Баснописец изобразил нечто вроде реверанса, затем повернулся в своем развевающемся плаще и вскочил в седло. Он подал знак ждавшим его в саду людям, одетым так же, как он. Все оживились, побежали седлать своих лошадей, пасущихся по всему парку. Они образовали странную адскую когорту.
– До скорого, Стивенс. – Баснописец оскалился. – И God Save the King.[28]
Он пришпорил коня, который встал на дыбы, и помчался к воротам парка. Он исчез в сопровождении своих людей, чьи плащи развевались по ветру.
Стивенс погладил розу у себя на груди.
Роза, лилия… и судьба Америки.
Добыча и тень
Версальские сады
Кафе «Прокоп», Париж
Он только что сказал Ландретто последнее «прости». И пока Пьетро шел по направлению к Парижу, перед его глазами возникали навязчивые образы, в которые ему до сих пор не верилось.
На рассвете он очнулся у трупа своего бывшего лакея. За его спиной садовники и работники зверинца, кто с граблями в руках, кто опершись на свои веники, образовали нечто вроде почетного караула. В иных обстоятельствах подобные последние почести показались бы комичными. Но в этой своеобразной сцене, разыгравшейся между Латоной и Лабиринтом, между бассейном Аполлона и Анселадом, была трагическая серьезность. Царило полное безмолвие.
Ландретто… Друг мой…
Пьетро не сдерживал слез.
Тело Ландретто покоилось на скамье, он все еще был в костюме наездника. Глаза были закрыты, кожа имела синеватый оттенок, смерть сковала черты лица. Утренний свет как будто вновь придал ему немного жизни. Его положили так, чтобы скрыть след от веревки, сдавливавшей ему шею. Обеими руками, сложенными на груди, он сжимал свою шляпу. Перья скрещивались у него на сердце; галуны и пуговицы были начищены до блеска.
«Маленький принц… У тебя нет права на духовую музыки фонтаны…»
Гладя его щеку, венецианец вспоминал.
Где их молодость – и где его собственная? Он смотрел, как вдоль стен курится версальская пудра, представлял себе, как по маслянистым каналам плывут гондолы, как с лиц, с сердец и со стен сыплется штукатурка, – все это казалось каким-то туманным сном. Но куда же ушло то время, когда они пели?
Он поцеловал его лоб.
Ландретто…
Наконец, он выпрямился и медленно отошел, произнося последнее «прости», оставляя его во власти иной тени – или же, как он надеялся, зеленого рая.
Вечная весна сада Гесперид.
Сидя в карете, увозившей его в Париж, он поднял голову. «Ну… А что же теперь?»
Ему нужно было собраться с силами. Смерть Ландретто он так не оставит, в этом он себе поклялся. У него был, по крайней мере, один козырь: противник полагал, что он мертв. Делая сверхчеловеческое усилие, чтобы обуздать свой гнев и отчаяние, он восстановил последние шахматные ходы Баснописца.