Ближе к вечеру миссис Стэнард подошла ко мне и спросила:
— С вами что-то не так? У вас какая-то беда или печаль?
— Нет, — отвечала я, почти ошеломленная этим предположением. — Почему вы так решили?
— Ох, потому что, — сказала она вкрадчиво, — Я вижу это по вашему лицу. На нем написана история серьезной беды.
— Да, все так грустно, — бездумно вздохнула я, решив так показать, что я не от мира сего.
— Но вы не должны позволять этому терзать вас. У всех нас свои беды, но в лучшие времена мы преодолеем их. Какого типа работу вы ищете?
— Я не знаю… все так грустно, — отозвалась я.
— Может, вам бы понравилось быть няней и носить милый белый чепчик с передником? — спросила миссис Стэнард.
Я спешно подняла ладонь, в которой держала носовой платок, к лицу, чтобы скрыть улыбку, и проронила тихо:
— Я никогда не работала. Я понятия не имею, как это делать.
— Но вам следует научиться. Все эти женщины вокруг работают.
— Разве? — я перешла на низкий, тревожный шепот. — Но они кажутся мне ужасными, совсем как безумные. Я их так боюсь.
— Они не слишком милы на вид, — согласилась она. — Но они добрые честные работницы. Мы не держим здесь безумцев.
Я опять спрятала улыбку под платком, подумав, что еще до утра она уверится, что среди этой толпы есть, по крайней мере, одна безумная.
— Они все безумны, — настояла я. — И я боюсь их. Так много сумасшедших людей вокруг, и никогда не скажешь, что они сделают. И потом так много убийств совершается, а полиция никогда не может найти убийц. — И я завершила свою речь всхлипом, который убедил бы нескольких умудренных критиков. Миссис Стэнард внезапно и резко поднялась, и я поняла, что мой первый удар достиг цели. Забавно было видеть, как быстро она покинула стул и сказала торопливо:
— Я поговорю с вами еще чуть попозже.
Я знала, что она не станет больше говорить со мной, и была права.
Когда очередной звонок созвал всех ужинать, я спустилась вместе с остальными на нижний этаж и занялась вечерней трапезой, которая в точности повторяла обед, только счет в этот раз был меньше, а людей больше, потому что вернулись женщины, которые работали днем. После ужина мы все собрались в общих комнатах, где некоторые сидели, а другие стояли, так как стульев не хватало на всех.
Это был ужасно одинокий вечер, и свет, источавшийся единственной газовой лампой в комнате, а также масляным светильником в холле, окутывал нас сумраком и окрашивал наше настроение в цвет штормящего моря. Я чувствовала, что этой атмосферы будет достаточно, дабы привести меня в состояние, подходящее для того места, в котором я желала оказаться.
Я увидела двух дам, которые показались мне наиболее общительными из всех, и я избрала их в качестве тех, с помощью которых я начну свое освобождение отсюда, или, вернее сказать, свое признание безумной и осуждение. Извинившись и признавшись, что мне очень одиноко, я спросила, не позволят ли мне присоединиться к ним. Они любезно согласились, так что, не сняв шляпы и перчаток, которые никто еще не просил меня оставить, я присела возле них и стала слушать их утомительный разговор, в котором не принимала участия, старательно сохраняя печальное выражение лица, отвечая лишь «Да», «Нет» или «Не знаю» на их вопросы. Несколько раз я по секрету сказала им, что считаю всех в этом доме сумасшедшими, но до них довольно долго доходил смысл моего необычного замечания. Одна сказала, что ее зовут миссис Кинг, и она с Юга. Потом она заявила, что у меня южное произношение. Она спросила меня прямо, не приехала ли я с Юга. Я ответила утвердительно. Другая женщина стала говорить о кораблях в Бостон и спросила меня, не знаю ли я, в какое время они отправляются.
На какой-то миг я забыла о своей роли полоумной и назвала ей точное время отправления. Она спросила меня, какой работой я собираюсь заняться, и работала ли я раньше. Я ответила, что все это кажется мне очень грустным — то, что в мире столько работающих людей. Она сказала на это, что ей очень не повезло, так как она приехала в Нью-Йорк, чтобы работать над корректурой медицинского справочника, но состояние ее здоровья сделало эту работу невозможной, и теперь ей надо возвращаться в Бостон. Когда служанка пришла, чтобы велеть нам готовиться ко сну, я заметила, что мне очень страшно, и вновь рискнула заявить, что все женщины в этом доме кажутся мне сумасшедшими. Горничная настояла на моем отправлении в кровать. Я спросила, не могу ли я посидеть на лестнице, и она твердо сказала:
— Нет, потому что тогда все в этом доме сочтут вас сумасшедшей.
Наконец я позволила им отвести меня в комнату для сна.
Здесь мне стоит назвать имя нового персонажа моего рассказа. Это та самая дама, которая была корректором и собиралась возвращаться в Бостон. Ее звали миссис Кейн, и она была столь же храбра, сколь добросердечна. Она пришла в мою комнату, села рядом и долго говорила со мной, осторожно распуская мои волосы. Она старалась убедить меня раздеться и лечь спать, но я упорно отказывалась. За это время несколько других жильцов собралось вокруг нас. Они по-разному высказывались о ситуации.
— Бедная дурочка! — говорили они. — Она на самом деле безумна.
— Я боюсь оставаться в одном доме с сумасшедшей.
— Что, если она убьет нас всех еще до утра?
Одна из женщин хотела вызвать полицейских, чтобы они увели меня прочь. Они все и впрямь были серьезно напуганы.
Никто не хотел отвечать за меня, и та дама, что занимала одну комнату со мной, заявила, что она не станет оставаться с безумной за все деньги Вандербилтов. Тогда миссис Кейн сказала, что она согласна побыть со мной. Я выразила свою готовность остаться с ней, так что она легла спать в моей комнате. Она не стала раздеваться, просто прилегла на постель и исподволь следила за моим поведением. Она еще пыталась убедить меня лечь, но я не могла решиться на это. Я знала, что стоит мне опуститься на подушку, я засну и буду спать сладко и мирно, как младенец. Так что я решила просто сидеть на краешке своей кровати и неподвижно смотреть в пустоту. Моя бедная соседка была совершенно точно расстроена. Каждую минуту она поднимала голову, чтобы взглянуть на меня. Она сказала мне, что мои глаза блестят ужасно ярко, и потом попыталась расспросить меня, интересуясь, где я живу, как долго я была в Нью-Йорке, чем я занималась, и прочими вещами. На все ее вопросы у меня был одинаковый ответ — я говорила, что забыла совершенно все, и что с тех пор, как у меня начала жутко болеть голова, я ничего не могу вспомнить.
Несчастная женщина! Как я мучила ее, и как добра она все же была! Но я так же мучила их всех. Одной из них я даже явилась во сне — в кошмаре. Просидев в комнате час или около того, я сама испугалась крика женщины в соседнем помещении. Мне начинало мерещиться, что я уже в сумасшедшем доме.
Миссис Кейн проснулась, испуганно огляделась и прислушалась. Потом она отправилась в комнату по соседству, и я слышала, как она спрашивала о чем-то другую женщину. Вернувшись, она сказала мне, что женщине привиделся жуткий кошмар. Ей привиделась я. Она видела меня, по ее словам, напавшую на нее с ножом в руке, с намерением убить. Пытаясь спастись от меня, она закричала и таким образом разбудила себя, отогнала кошмарный сон. Потом миссис Кейн снова легла в кровать, весьма взволнованная, но в то же время сонная.
Я тоже очень устала, но собрала силы в кулак ради своей работы и решила бодрствовать всю ночь, чтобы успешно утвердить произведенное мною впечатление утром. Я слышала, как пробило полночь. Шесть часов мне оставалось ждать до наступления дня. Время шло с мучительной медлительностью. Минуты казались часами. Все звуки в доме и за его пределами стихли.
Боясь, что сон возьмет меня в свои объятия, я начала мысленно обозревать свою жизнь. Каким странным все это казалось! Любой случай, сколь угодно незначительный — лишь еще одна нить из тех, что привязывают нас к нашей неизменной судьбе. Я начала с самого начала и прожила заново историю своей жизни. Старые друзья были вспомнены с признательностью, старые неприятели, былые страдания, прежние радости вновь стали нынешними. Перевернутые страницы моей жизни вновь были открыты, и прошлое казалось настоящим.