«Жаль», – почему-то теперь уже сказал я.
«Какой хозяйственный парень», – фоном заметила Люся.
«Впрочем, я приду», – неожиданно быстро поменял решение Сева. На этом и договорились.
Мы нередко собирались в моей комнате, но в этот раз причина была серьёзной. Я хотел до армии продать свой мотоцикл, а мой приятель, уже выше упомянутый «Муха» обещал мне вечером принести накопленных денег, и, если я разберусь с зажиганием своего К-175-го, то купить его.
У моего К-175-го, несмотря на его нежный возраст, была уже богатая биография. Я купил его пару лет назад у своего чокнутого друга по имени Лёша «Проказа». Он действительно был с каким-то рябым лицом, да и фамилию носил соответственно: Проказников. За неделю до того, убегая на нём от «володарских», «Проказа» улетел в кювет, разбил себе и без того непутёвую голову о трухлявый пень, а К-175-му погнул раму и что-то ещё по мелочи. «Володарские» хотели было ещё ему поднадовать, но по-джентльменски и благоразумно вместо этого отвезли неудачливого мотогонщика в приёмный покой. Мотоцикл я покупал уже у его старшего брата.
Теперь пришла и моя пора продавать мотоцикл. К вечеру вся шатия была в сборе. Предполагался обыкновенный сценарий с коротким прологом, кульминацией, когда «Муха» выходил покурить на крыльцо и возвращался с разбитым носом, ажиотажем, подогретым желанием догнать (кто на мотоцикле, а кто пешком), обидчиков, и всё заканчивалось развязкой: обычно никого не догнав, мы догонялись сами, останавливая «коня» у магазинчика и закупая очередную порцию вина. Утром, на заводе делились друг с другом недостающими элементами мозаики от терявшейся в туманах развязки действа.
Но, в этот раз, как говорится, что-то пошло не так.
Началось с того, что я никак не мог починить систему зажигания, и мой К-175-й, настойчиво проявлял нрав привязавшегося ко мне жеребца, ибо явно не хотел менять хозяина. «Муха» нервничал, пересчитывал деньги, несколько раз выходил покурить на крыльцо, но возвращался, к всеобщему удивлению, целым и невредимым. Но, наконец, мотоцикл, вздрогнув, ожил и загремел выхлопными трубами на весь коридор. К этому времени все, кроме меня уже нарезались, а Севастьян обрёл всеобщую симпатию. Он шутил, плясал, пел эстрадные песни и даже исполнял какие-то пантомимы. Все ему аплодировали, рассевшись полукругом. Я угрюмо вошёл и примкнул к весёлой компании, одновременно пытаясь догнать их кондицию хересом, который пил целыми стаканами.
Севастьян вдруг ринулся к радиоприёмнику, покрутил ручку настройки, через писк и треск выплыла лирическая песня, и он, подхватив Люсю, ринулся описывать в танце круги по комнате:
«Домино, домино,
Будь весёлым, не надо печали,
Домино, домино,
Нет счастливее нас в этом зале…» – неслась из репродуктора эта злосчастная песня.
Проделав несколько туров, они, запыхавшись, повалились на кушетку, Сева уселся прямо на своего тёзку, который истошно взвизгнув, выскочил из-под тощего седалища и ринулся в угол. Я стал ощущать, что память моя начинает меня подводить. Помню, в коридоре «Муха», расплатившись со мной за мотоцикл, повёл его на улицу, оседлал, взвёл, дал по газам и К-175-й стрелой помчался в вечернее пространство, мгновенно скрылся в кустах, и заглох. «Муха» выволакивал его обратно на дорогу, вынимая из рамы ветки.
Возвратившись по куда-то ускользавшему от меня коридору в комнату, я широким жестом кинул на стол деньги и заревел что-то нечеловеческое: видимо, просил добавки. Гости косились на меня, о чём-то беседовали, кто-то настраивал гитару. Почему-то в комнате не было Севастьяна и Любы. Едва я задумался, где они могут быть, как тут же комната начала менять свою геометрию, и я «поехал в Ригу».
Вылетев на улицу, я упёрся руками о стенку дедушкиного сарая, и бурая лава изверглась из моего нутра нескончаемым потоком. Я кашлял, сплёвывал горечь и не мог утереть глаз. Не знаю, сколько прошло времени, оно, кажется, остановилось, когда я начал приходить в себя, точнее, не в себя, ко мне основательно пришёл тот ненавистный дед Ермолай из далёкого детства. В ушах стояла гулкая тишина, обеспокоенная биением сердца в висках, и Ермолай тяжёлым взглядом оглядывал окрестность. Тут начались галлюцинации, а, может быть, где-то рядом закопошилась кошка или крыса, но мне показалось, что я отчётливо слышу доносившиеся из сарая звуки. Я был убеждён: точно такие же звуки в сарае я слышал однажды ночью в детстве. И мной овладело странное спокойствие.
Я основательно подпёр лопатой снаружи дверь сарая и пошёл в коридор за канистрой с бензином. Где-то по пути я нашёл ветошь, промочил её горючим, осенил злосчастный сарай пару-тройку раз топливом, зажёг от спички тряпку и бросил её на дощатую стенку. Помню, что сам удивился тому, как огонь вспыхнул заревом, словно в дурном фильме. Языки пламени ползали по дереву, будто ощупывая его, а я просто стоял и смотрел. Поймал себя на мысли, что как мой малолетний дядя, задумчиво ковыряюсь в носу. Вокруг меня забегали люди, кто-то крепко дал мне в живот, и я осел на ступеньки крыльца. Передо мной склонилась брезгливая гримаса Севастьяна и на заднем плане злое лицо Люси. Оба мне что-то говорили в унисон. И тут вдруг Севастьян широко размахнулся и отправил меня в глубокий нокаут ударом в скулу.