Я хорошо запомнил эту дату: была среда, 14-го сентября, я возвращался парком с работы и встретил мою первую любовь, то есть свою первую Люсю. Собственно, отсюда и началась моя двойная жизнь.
Мы сидели на белой изогнутой скамейке возле пруда с утками, и Люся, глядя перед собой куда-то в пространство, рассказывала о своей личной жизни. Суть её откровений сводилась к тому, что мой «дядя» Сева, в целом, «славный малый», учится в Суворовском училище…
«В Суворовском? Я думал, что он поступит в художественное училище», – перебил я Люсю.
«Нет, он сказал, что там учатся только люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, а он хочет увидеть настоящую жизнь», что через день пишет ей письма, но настолько странные, что на второй странице из обязательных пяти у неё при чтении начинает щемить скулы и её тянет зевать.
В тот день домой я вернулся уже за полночь. Перед уходом от Люси я специально глотнул у неё пару-тройку раз из горлышка коньяку «КВВК» и дома сказал жене, что отправляли некоего вымышленного Степаныча на пенсию. Так, или примерно так продолжалось с полгода. Иногда я выдумывал себе командировки по области.
А потом вернулся с лейтенантскими погонами подтянутый Сева, и наступила следующая дата, которую я никогда не забуду, но которую здесь не буду точно обозначать. Это было в весеннюю распутицу, в пятницу, в первых числах марта, точнее, в один из тех унылых мартовских дней, с ветром и мокрым снегом, которые и без того не хочется задерживать в памяти, а тем более, если это день, когда расходится по швам всё внутреннее устройство в человеке. В тот вечер Севастьян застал меня у его Люси и сразу всё понял. Точнее, даже не так, а вот как.
Я вскочил из-за кухонного стола, во-первых, по причине удивления, потом, для того, чтобы быть готовым к потасовке и, в-третьих, от желания подтянуть тренировочные брюки. Но Сева вежливо, без эмоций поздоровался и достал из кармана бутылку водки. Затем снял шинель и уселся за стол напротив. В свете кухонной лампы сверкнули военные значки на его выпускном мундире. Мы молча выпили и закурили, кажется, я что-то у него спросил, он отмахнулся от вопроса и налил ещё. Я думал, что туча миновала, и несколько успокоился, пригладил волосы, закинул ногу за ногу, всем видом изображая полную индифферентность к происходящему. Как говорится, «валял дурака». Разговор, правда, не клеился, но спиртное предательски разливалось по телу теплом и уютом. Люся включила радиолу, и по кухне после недолгого предварительного шипения грампластинки полилась песня:
«Из далека, долго,
Течёт река-Волга,
Течёт река-Волга,
Конца и края нет…»
Но тут произошло что-то стремительное. Мне даже показалось, что сейчас меня будут резать, а Люся потому и включила музыку, чтобы заглушить мои предсмертные вопли.
Сева схватил меня за шиворот майки, поволок в прихожую, сорвал с крючка моё демисезонное пальто, зачем-то, нервничая, вставил в рукава стоявшую рядом лыжную палку и запихал меня (тут я понял, зачем) во всю эту конструкцию. Запястья перевязал синей изолентой, которую достал из тумбочки, оттуда же достал банку с гуталином. Я сидел в углу, как мальчик, изображающий игрушечный самолёт, и орал благим матом, пока он терпеливо ловил мои дрыгающиеся ноги, чтобы обуть меня, а я пытался ими же отмахаться. Затем Сева прошёл на кухню и, вернувшись с ложкой, начал меня кормить гуталином, приговаривая:
«За маму, за папу, за дедушку, за бабушку…»
Я всеми силами старался уворачиваться, но только тем самым позволил измазать себя, и одновременно уже чувствовал желудком подступающую дурноту от оказавшихся внутри меня несъедобных веществ. Вылетал я за дверь под заключительные слова песни:
«Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых,
Течёт моя Волга,
А мне семнадцать лет».
Вывалившись на тускло освещённую улицу и, еле удерживая равновесие, я тут же сообразил спрятаться в тени арки, где меня, как следует, прочистило. Голову саднило, по пальто растекались разводы чёрной пены. Я прислонился затылком о кирпичную стену, словно изображая распятие. Возвращаться домой в таком виде не могло быть и речи, я долго соображал, куда мне идти, пока, наконец, в сознании не проклюнулось, что надо пройти более-менее нелюдимыми переулками к Аркаше («Мухе») Дуеву, который жил в частном доме через пару кварталов. Как я не пытался избежать встречи с людьми, но пару барышень испугал изрядно. Одна даже начала одной рукой крестить меня вслед, а другой удерживать подругу, которая рвалась убежать подальше.