Медведев испытывал сейчас к нему естественное чувство жалости, если мог вызывать жалость этот огромный, сильный человек. Всколыхнулась она помимо его воли...
ИЗОЛЯТОР. КВАЗИМОДА
Что ж за напасть... и зачем я родился на этот свет... Неужели, если есть Бог на свете, он все это спокойно видит? Тогда пусть знает, что не по силам мне нести этот крест... сердце устало... взорваться бы ему сейчас да кровью уставшей залить все нутро... и умереть... Все опостылело... Да не разрывается оно... гонит по чужому телу кровь... дух не остывает, живет... сознание работает, тупо ворочается... проклятие этому миру, что меня не отпускает...
НЕБО. ВОРОН
Казалось моему хозяину, что единственное живое, маленькое и дорогое существо погибло, и жизнь в этом лучшем из миров его перестала интересовать. Мне, конечно, льстит, что ради меня готовы на такие жертвы. Но гибель одного из существ, что живет рядом с вами, не причина для вашей гибели, поверьте. Жизнь гораздо больше смерти любого из нас. И ощущение пустоты после ухода одного из... это всего лишь обманчивое ощущение - оно пройдет, поверьте, и я сейчас попробую дать весточку моему хозяину, дабы вернуть ему силы... Это последнее испытание ему, чтобы глубоко задумался и сделал решительный шаг... к Свету... или к Тьме...
Я сделал все, я подготовил Путь ваш... Я бессмертен! Я Совесть ваша! И когда созреете для очищения и решитесь на прилюдную исповедь самых поганых своих грехов... Услышьте взмах моих крыльев и прощение свыше...
ИЗОЛЯТОР. ВОРОНЦОВ
Боже... я явственно почувствовал легкое щекотание его перьев...
Васькино... да, его... и ласковый, только он так умеет, удар о шею... Он здесь, мой друган, он ласкает меня из того мира... Я хочу к тебе, Васька! Хочу к тебе!
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Большой человек с горящими глазами приподнялся, дико оглядел свое убогое пристанище и стал тихонько отступать спиной к стене, опуская голову и прилаживаясь - как бы ударить ею, своей огромной и уродливой головой в стену. Чтобы разнести в клочья-осколки то, что давно пугает людей и немило им... Он ощутил спиной холодную стену, напрягся...
Теперь главное не смазать, вложить в страшный, смертельный удар всю силу своей шеи, грудных мышц... попасть самым темечком, чтобы брызнуло и брызнули искры... и все...
НЕБО. ВОРОН
Иван Воронцов! Иван... Остановись! Самоубийство - короткий путь в подземные войска к бесам... Это трусость! Таких даже на кладбищах не хоронили на Руси. Уймись и подумай о душе... к ней уже тянутся лапы звериные. Спасение - в борьбе за нее! Сломай гордыню, твой путь иной... Услышь молитву матери... В крови и муках дала она тебе жизнь... На радость и горе... Испей чашу до дна...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
...Поплыла лодочка бумажная белая по ручейку чистому, и добрая полнорукая женщина смотрела на нее да на дитя свое, что смеялось солнышку и лодочке, и мамочке, и свету белому... смеялось...
НЕБО. ВОРОН
Иван?
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Матерым волком взвыл Квазимода, тоскливо и жутко, ничего уже не боясь. И содрогнулась Зона, боль охватила спящие сердца...
Долгий звериный вопль его успокоил, и человек обессиленно сполз на бетонный пол. И подумал: может, в этом и есть последнее испытание - превозмочь страх потери смысла жизни? А потом дальше быть - это и есть очищение души? Нет... Но как? Когда же свалится с плеч поганая глыба судьбы... Когда будет хоть глоток свободы?
За ночным окном взрыдывала стерегущая Зону квакушка, а он обнимал холодные нары. Так и просидел всю ночь, пустой и легкий, кажется, понявший и смирившийся, и когда забылся, прислонив горящую голову к нарам, снов не снилось - душа стала странно покойна...
А утром, когда горячее солнце отбросило на стену огромный крест оконной решетки и он заискрился весь, ожил... Иван твердо стал перед ним и впервые неумело перекрестился... И промолвил Небу:
- Боже... спасибо за тяжкие испытания, за жизнь, Тобою дарованную... спаси и помилуй душу солдата, замочившего Ваську, прости грехи мои тяжкие, жестокость и зло, что чинил людям... Господи-и... Я верю Тебе... Я вынесу все страдания и муки... Помилуй меня, дурака...
И этим начал искупать свои грехи, оплакав жизнь свою непутевую и открыв душу.
Сквозь чистые слезы он вдруг увидел, как крест на стене стал золотым, осиял тесную камеру и словно огнем чистым ласково омыл его больное сердце...
ЗЕМЛЯ
Небо, и долго еще наше дитя будет мучиться? Мне жалко его. Возьми его у меня!
НЕБО
Рано! Душа его стала очищаться, остальное воздастся!
Часть вторая
ЛЕТОПИСЬ
Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле,
то будет связано на небе; и что разрешите на
земле, то будет разрешено на небе.
Евангелие от Матфея, 18:18
ЗЕМЛЯ
Небо, откройся мне, какой день сегодня грядет?
НЕБО
Все рождается в крови и муках, ты это знаешь... Спи спокойно. Снег и метель укроют твои раны до весны...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Итак, личное дело Ивана Воронцова. Вес около восьми килограммов. Что в них? Побеги, бунты, восемнадцатилетний Ваня, новые суды, рецидивист Иван Максимович... Санкции, этапирование, приговоры, жалобы, постановления, акты за нарушение режима... Большая жизнь... Фильм такой был, любимый мой... Так вот и у рецидивиста Квазимоды - жизнь большая... на восемьсот страниц, бурная, целая летопись.
Итак, шесть нарушений за последний год, признание рецидивистом... Круг замкнулся, что дальше?
Я своим каллиграфическим почерком, выработанным на бесконечных документах, справках, докладах, выписал все нарушения Воронцова за двадцать шесть лет, проведенных в Зонах и тюрьмах. Получилось сто пятьдесят четыре. Вчерашний случай - сто пятьдесят пятый. Юбилей небольшой, так сказать... Юбилей чего? Разве повернется язык у самого Бати назвать свое существование жизнью?
Люди сходились и расходились, женились, рожали детей, заводили дом, машину или мопед, женили детей, получали квартиру от работы, праздновали юбилеи в кругу друзей, ухаживали за внуками...
А он? Тридцать шесть пьянок, шестьдесят восемь драк, неподчинение, брань, игра в карты, сорок четыре раза - распитие чифиря. Вот и все, что оставил за эти годы зэк Квазимода людям.
Зверь, не человек. И все же... Зверь этот подобрал подранка-птицу, пригрел юнца Лебедушкина без каких-либо прибылей для себя. А как работал он все эти годы - за двоих, за троих... Человек-мираж, появляется он и исчезает в ворохе характеристик - неуловимый, весь на виду, как зэк, и неизвестный, как человек, здесь - потемки...
Хотя вот в ежегодных характеристиках, сухих и протокольных, мелькают странные для этого закоренелого рецидивиста слова - чуток, добр, внимателен к товарищам, смел, решителен...
Поставить их в один ряд - так получается портрет человека будущего, строителя коммунизма...
Вот жизнь чертова, как муторит-крутит она, даже и не поймешь, где настоящая сторона человека, а где - изнанка, все смешалось...
Пожалуйста, в характеристиках - "не умеет лгать", "предан друзьям", "аккуратен", "опрятен", "любит читать", "непримирим к неправде", "наркотики не употребляет"...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
...впору возопить тебе, старый служака, - кто ж предо мной? Как же из этих клочков сложить образ Воронцова - врага режима Зоны, рецидивиста, почти пахана, профессионального вора? Не выходит, что-то мешает...
В чем же противоречие? Везде его хвалят как работника отличного, и везде же ругают за нарушение режима...
Вот ключик. Подспудно рвется на свободу этот человек, и подтачивающая годами обида на судьбу, не сулящую просвета и в будущем, взлелеяла в душе зэка не "осознание своей вины" - бросьте, пустое, нелепое, - нет, упорное противодействие своей рабской жизни.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Вот фотографии. Восемнадцать лет. Открытое, доверчивое лицо, пока без шрама. Во взгляде - мальчишечья беспечность, удаль - как же, как взрослый, Зону топтать пошел... Кажется, хочет понять - за что ж посадили его, когда так все было весело и интересно? Смеется не он, молодость смеется, не ведающая, что готовит судьба... Вот фото в двадцать два: лицо перечеркнуто глубоким шрамом, и взгляд уже не наивен, а просто туп.