Вот тут-то и началось активное сопротивление этому решению. Пришлось по нескольку раз проводить собрания и доказывать необходимость этого мероприятия.
Особенно сопротивлялись женщины. Ссылались на то, что у одних зерно хорошее, у других плохое, все это перемешается и к севу они получат не то зерно, какое сдали; что может случиться пожар и тогда все останутся без хлеба, или могут просто украсть часть зерна, что нет хороших амбаров. По полученной директиве предлагалось в случаях сопротивления даже применять силу. На собраниях были и слезы, и явная злоба, которая в какой-то степени распространилась на нас. Особенно тяжело проходило это мероприятие в Крутом, где все назначенные сроки сдачи зерна не выполнялись. Мне было известно о существовании в этой деревне небольшой группы зажиточных крестьян, активно агитировавших за несдачу зерна. Эта группа вела организованную работу в этом направлении. Пришлось их вызвать и со всей резкостью поставить вопрос о недопустимости подобной агитации. Последнее собрание пришлось проводить с опросов персонально тех, кто не хотел сдавать, с назначением срока сдачи на следующий день до 12 час. дня. На другой день зерно было собрано, кроме одного хозяина, к которому был направлен милиционер. Но на последнем собрании женщины чуть было не набросились на меня, обстановка была весьма напряженная. Хорошо, нашлись все же среди собравшихся здравомыслящие люди и разрядили создавшуюся критическую обстановку.
Летом 1930 года, ко мне домой приезжала Дуня из Крутого и рассказала о том, что колхоз живет, вовремя отсеялись, вид на урожай неплохой. Коров пока не объединили до постройки хорошего коровника. С лошадьми все в порядке. Царев пользуется авторитетом. Задумки большие. Самое главное, как она говорила, хорошо то, что люди верят в лучшее будущее.
В 1929 году я был выбран от строителей Учкома № 7 Володарского района в Ленинградский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Активно работал в секции РКИ и внештатным инспектором Бюро жалоб облККРКИ, кроме того, был членом художественно-политического Совета облпрофа. Эти нагрузки я исполнял с большим интересом и охотой, они очень расширяли познания, одна в житейской, производственной, нравственной стороне жизни, а другая — в области культуры. В дальнейшем это мне очень помогло. Мой кругозор здорово расширился. Не один раз приходилось не только слышать, но и встречаться с Сергеем Мироновичем Кировым, иметь встречи с Бадаевым, бывшим членом Государственной думы, в то время он работал председателем Ленсоюза потребительских обществ. Иногда просил меня проверить ту или иную жалобу и часто называл меня Анашкой.
Очень большое влияние на становление моих взглядов на жизнь, на чувство ответственности за порученную работу, на стремление искать что-то новое, интересное оказал старый большевик, член партии с 1917 года Илья Андреевич Серов — маляр по профессии, председатель Учкома № 7 профсоюза строителей Володарского района, с которым я работал сразу же по приезде с Волховстроя, будучи избран секретарем этого учкома. С Ильей Андреевичем я поддерживал связь долгие годы. Он был одним из рекомендовавших меня в партию.
В наших строительных кругах и, в частности, в рабочем комитете отдела благоустройства Володарского района, где работал председателем культмассовой комиссии, товарищи проявляли очень большой интерес к начавшемуся строительству Магнитогорского металлургического комбината, самого крупного в Европе. Вокруг которого в верхних партийных кругах шли большие дискуссии: категорические возражения со стороны Троцкого, призывавшего «не глотать больших кусков, чтобы не замедлять процесс пищеварения» (ЦПА ИМЛ ф. 17), Рыкова, считавшего строительство Магнитки «вредной выдумкой» (ЦГАОР ф. 7952). Каганович считал нецелесообразным это строительство и доказывал необходимость использовать эти средства на развитие металлургии Украины. XVI съезд партии положил конец этим дискуссиям, взяв решительный курс на развитие Урало-Кузбасса. Таким образом, ленинская идея создания Урало-Кузбасса, в котором одно из ведущих мест занимала Магнитка, восторжествовала окончательно.