Е. Я.: Назначение Абалкина одним из руководителей правительства было воспринято как очевидная победа прогрессивных сил. С тех пор многое изменилось. Академик верой и правдой служит правительству, несостоятельность которого очевидна. Что произошло? Ваша версия?
Г. Я.: Первое задание, которое я получил от Леонида Ивановича, — подготовка экономической конференции, той, что состоялась осенью прошлого года в Колонном зале. Был написан документ, который там и обсуждался. Позже на основании его появился материал для заседания Президиума Совмина. И был принят, единственный, поскольку все остальные предложения ведомств отвергли. А потом началась работа над программой правительства для II Съезда народных депутатов СССР, и единственный материал, который не вошел в нее, был наш. Я старался предостеречь Леонида Ивановича: “Это же химера, все рух нет”. И тогда впервые услышал от него: “Не толкайте меня в спину”.
Е. Я.: Но почему вы были так уверены, что программа правительства несостоятельна?
Г. Я.: Это очень просто. Ставка делалась на то, чтобы записать кучу заданий по товарам народного потребления. Их сделают, рынок стабилизируется. При этом ни финансами, ни бюджетом мы не занимаемся, а идем натуральным путем: как можно быстрее сделать тысячи кастрюль, миллионы ботинок. Но кто их будет делать? Почему сегодня не делают, а завтра начнут? Я написал записку Абалкину, указав, что неминуем крах, из которого выбираться придется очень долго. И передал ее 7 декабря, за несколько дней до II съезда.
Е. Я.: И что услышали в ответ?
Г. Я.: Абалкин заметил, что этот анализ, если я его кому-нибудь подсуну, может быть “прекрасно использован” для выступления на Съезде народных депутатов. И спрятал документ в сейф.
Е. Я.: Так что же в конце концов произошло с Абалкиным? Быть может, войдя в команду Рыжкова, он решил остаться верен ей до конца, все другое считал для себя неприемлемым?
Г. Я.: Хотелось бы ошибиться, но думаю, что он воспринял выход на политическую сцену Ельцина, Попова, Собчака как появление темных сил — тех сил, которые через дестабилизацию рвутся к власти. И тут уже неважно, правы они или нет. В его лагере чистота, пусть и ошибаются, но поступают морально. А там все аморально.
Е. Я.: Но Абалкин теряет самое дорогое — доброе имя.
Г. Я.: Когда я уходил из Совмина, получив назначение в Российском правительстве, я спросил Леонида Ивановича: “Мы проработали с вами год, у вас есть ко мне претензии?” — “Нет, никаких претензий нет”. “А вы знаете на какое дело я иду, вам меня не жалко?” — вновь спросил я, как студент у преподавателя. И он ответил: “Если я себя не жалею, что же мне вас жалеть?”
Г. Я.: Я понимал, те, кто хочет что-то изменить, бьются как в силках. У них толком нет программы, ни политической, ни экономической. Я не выступал на митингах и не ходил на них. Но я все время задавал себе вопрос: а ты где, с кем ты? Я читал замечательные статьи, которые писали Карякин и Клямкин, Попов и Нуйкин. Завидовал? Да, той завистью, которую можно испытывать к Достоевскому. Но у меня другое дело, другая работа. Надо создавать экономическую программу. Последним толчком стала идея президентства. Можно сказать, она меня спровоцировала, как только о ней услышал. Президент, который обладает полномочиями и готов к решительным действиям, должен иметь экономическую программу.
А мучился я над тем, как изложить эту програм му. Описывать во всех подробностях — получится книжка. Сочинять докладную записку — погибнет среди ей подобных. И тогда осенило: я пишу для человека, который, придя в кабинет, должен знать, что следует сделать сегодня, через неделю и через месяц. Знать совершенно точно, чтобы противостоять событиям и не шарахаться. Не получилось сегодня — хорошо, отсрочим, примем завтра другие меры, зайдем с другой стороны, но все равно сделаем.
Е. Я.: Программа на каждый день, которая строится по принципу деловой игры?
Г. Я.: Да, ситуационная деловая игра. Начал я раскатывать программу, а времени в обрез. И тут повезло: случайно встретились, буквально с улицы, два потрясающих парня — один младший научный сотрудник, другой заведующий какой-то лабораторией. Мы раз проговорили десять часов, другой раз столько же. Вижу их глаза, ребята “рубят фишку” не хуже моего. Я им схему — они приносят первый набросок по дням. Поняли. Пошли дальше. Через полтора месяца садимся вместе, смотрим: сколько же у нас по времени получилось. В мире стабилизационные реформы длятся как правило не больше года. Для нас это мало — получилось 400 дней.