Мы все повторяем одно и то же: страна переживает кризис. Но это не так. Кризис — внутрисистемное явление: система дает сбои, все падает вниз, потомкризис преодолевается, и система продолжает свою жизнь. А у нас другое: кончины и роды — в этом драматизм. А если так, то и вся методология выхода из кризиса оказывается никчемной.
Е. Я.: Вы подали в отставку. Для кого-то это “пуля в лоб”, политическая смерть. А для кого-то маневр.
Г. Я.: Теперь я могу нормально спать, спокойно с вами разговаривать. Какой еще маневр нужен человеку? К тому же мы не собираемся сидеть без дела. Решили создать независимый центр экономических исследований. Межреспубликанский центр, который будет работать с парламентами, готовя для них программы. Руководители нескольких республик говорят, что они весьма в этом заинтересованы. Наш опыт в таком деле не так уж велик, но большего ни у кого нет. Мне казалось, что такой центр и руководству страны был бы полезен. Ему же тоже потребуются программы, а кто их будет готовить? Академия наук? Там иные подходы. Нынешнее деморализованное правительство? Я говорил об этом с Горбачевым.
Е. Я.: Вы впервые встретились с Михаилом Сергеевичем, когда обсуждали возможность совместной работы над программой. Какое у вас сложилось впечатление?
Г. Я.: Очень хорошее. Беседовали с Михаилом Сергеевичем часа полтора. И я почувствовал в нем человека, с которым могу свободно разговаривать, все что угодно обсуждать. И на последующих встречах он неизменно вызывал симпатию, стремясь вникнуть в то, что мы предлагали. Порой просто вызывал у насвосторг, точно отбивая нападки наших постоянных оппонентов — то министра финансов Павлова, а то и Рыжкова.
Е. Я.: И тем не менее президент в конце концов не разделил вашу программу. Почему?
Г. Я.: Могу лишь высказать свои предположения. Горбачев не раз убеждался в пользе политических компромиссов. Но в экономике так поступать нельзя. А ему, видимо, показалось, что можно. Понимаю, на него оказывали огромное давление — это отдельный разговор. Но знаете, что мне обидно? Скажи он: не могу пойти на то или на другое, давайте вместе подумаем, как быть, — и мы бы наверняка нашли решение. Но он пренебрег этим, решил, что по-своему развяжет узлы. А они еще больше затянулись.
Е. Я.: Говорили, что, узнав о вашей отставке, Михаил Сергеевич предложил вам работать с ним.
Г. Я.: Да, это было. Я отказался. Работать с ним большая честь, поскольку он, несомненно, фигура историческая. Но предложение его принять не мог: не верил в те конструкции, которые тогда обсуждались. Мы оказались в таком положении, что выход из него может найти лишь специально подобранная очень современная команда, имеющая полномочия и умеющая проводить свои решения. А как ее назовут — советом, вече или политбюро — не имеет никакого значения. Не создав такой команды, не располагая точ ной программой действий, вряд ли можно что-либо сделать. И Съезд народных депутатов СССР ответа на это не дал.
Е. Я.: А тем временем мы продолжаем ожесточенно спорить: что же мы строим в конце концов? Этот вопрос все чаще обращают к Горбачеву. Как бы вы ответили на его месте?
Г. Я.: Я бы ответил: передо мной человек, который тяжко болен. Нужно вылечить его. А меня спрашивают: какой он наденет костюм, когда встанет на ноги? Вот она, цена тех вопросов, которые так любят задавать сегодня. Надо дать человеку возможность ощутить плоды своего труда, помочь ему улучшить жизнь своей семьи, накормить своих детей. Почему я должен решать за все общество, каким ему быть? Каким надо, таким и будет. Да, со временем мой больной, возможно, вновь выйдет на ту же дорогу, на которой он попал под машину. Я могу ему объяснить, что лучше этого не делать. Но решать — ему. А сейчас лечить надо.
Слушая Григория Явлинского, я ловил себя на мысли о том, что, повстречайся мы с ним лет десять назад, непременно, следуя извечной журналистской схеме, отнес бы его к разряду чудаков. А теперь слушаю его восемь часов кряду, почти не перебивая. Меняемся мы, меняется время, властно требуя новых лидеров и новых людей.