Тачанка наша была замечательный старый экипаж с большими фонарями спереди. И это небольшое обстоятельство имело большое значение, потому что в те времена для солдат другой части это тоже было поводом для долгих и злобных разговоров.
Мы подъехали к штабу Курземского полка, приблизительно в 12 часов, то есть за полчаса до предполагаемого восстания. Не застав там никого, двинулись к казармам. Не успел экипаж и за ним конные двинуться, как сверху была брошена бомба, которая не повредила никому, но набила много синяков одному из товарищей: его конь прыгнул, подпруга лопнула и он немного побился.
Задерживаться возле штаба, выяснять, кто «пошутил», не было времени, потому что можно было упустить главное. Воронежские товарищи подгоняли нас.
Уже за пару кварталов до казарм начали встречаться то поодиночке, то группами вооружённые. Они только ждали лозунга. Казарменный двор был полон самых разнообразных людей - здесь были и солдаты и просто подозрительные люди, подстрекавшие к позорному делу. Мы остались внизу, начальник штаба с командиром бронепоезда пошли наверх.
Хорошо работали предатели - оказалось, что кроме нас, и без ведома, в зале между другими делегатами было и по три представителя от наших частей: от бронепоездов, автоброневого отряда, заамурцев и даже от остатков китайцев. Большое казарменное помещение наполнялось шумом. Обсуждали, как сделать выступление и разгромить партийные организации, ЧК и Совет. Как всегда бывает в таких случаях, намечалось - и еврейский погром...
Нашего извозчика окружило человек двадцать, спрашивая, кого привёз; к нам, одетым заамурцами, тоже приставали, насмехаясь, ругаясь: «туда вашу мать, видите, старый режим у вас, ах какой фаэтон!» Кучер, старый бессарабец, земляк, загнул им такого, что они сейчас же отцепились, поняв, что здесь народ по-ихнему говорить не будет.
Ещё мелочь чрезвычайно характерная: один из нас, 4-х конных, был старый член большевистской партии, все мы были в тёплых шинелях с карабинами за плечами; при саблях, с заломленными папахами, на небольших заамурских коньках, мы походили на настоящих сибирских казаков, совершивших большие и тяжёлые переходы.
Возле казарм маячило несколько всадников в гражданской одежде, двое из них были в студенческих фуражках. Это были люди из какой-то местной охраны или самообороны. Один из них, осторожненько так подъехав, начал расспрашивать Федоренко, кто мы и чего приехали. Товарищ Федоренко нарочно громко, чтобы слышали курземцы, ответил, что мы заамурцы, прибывшие после боёв, после тяжёлых поражений и замечательных чрезвычайных побед.
- Знаете, что сегодня курземцы хотят бить Совет, большевиков и жидов, - спросил тот, - и как вы об этом думаете?
Федоренко заломил набекрень папаху, и ещё сильнее крикнул: - Мы воевали, умирали, за каждый аршин советской земли с немцами бились, а они, да – так-перетак их, формировались, формировались, ряхи в тылу отъели, а теперь против наших рабочих и солдатских советов выступают. Нас, мол, тысячи. Наши полки здесь недалеко. Пусть посмеют только - мы всех их порубим.»
Это, надо сказать, хоть и простой на вид солдат сказал, а может именно потому, что именно простой человек сказал, повлияло на всех, и они пошли потихоньку болтать, что мы, чего доброго, можем им помешать.
В это время в зале происходила такая сцена: на месте председателя собрания молодой офицер в солдатской шинели с винтовкой, поставленной возле стола, волосы взъерошены, весь вид и речь такие простецкие, под «народ» подделывается, сукин сын, под толпу, под них подделывается, их на провокацию и измену своей власти подводит... Несколько раз пытался представитель совета, губернский комиссар, выступить, осадить, от преступления удержать - слова произнести не давали, начнут голосить - и приходится смолкать. Попросил слова наш начальник штаба, да председатель не дал - испугался, чтоб не взял он внимания.
Однако дать пришлось. Наши представители требовали. Встали все они, человек 40, и заявили:
«Мы, - говорят, - столько-то поездов, броневагонов, сотен батарей и эскадронов, входили в особую армию Румынского фронта и требуем, чтобы нашему начальнику дали слово.» Приврали очень да и эскадронов сотен добавили сколько надо было для устрашения...
Дали слово нашему. Он и начал говорить:
- Особая армия, - говорит, - пешком с берегов Дуная пришла, с румынами, немцами, бандитами, казаками и с кем только не билась. Билась, дороги трупами своих товарищей-солдат покрывала. Бились мы, советскую землю и советскую власть защищали. Пришли наконец измученные истощённые в советскую Украину, и что же мы здесь видим? Видим вас, тыловиков откормленных, что на провокацию поддались, стали над пропастью.