– Огин? Сестра Такэдзо? По-моему, я ее видел. Это она приходила как-то вместе с тобой в храм?
Такуан бросил серп и сказал:
– Я пойду с тобой.
– В таком виде?
Такуан сделал вид, что не заметил вопроса.
– Может, чаем угостит. Я умираю от жажды, – сказал он.
Устав спорить с монахом, Оцу слабо кивнула в ответ, и они отправились вдоль реки.
Огин было лет двадцать пять – возраст не юный, но она была все еще хорошенькой. Дурная слава ее брата отпугивала женихов, но многие сватались к ней. Вкус и хорошее воспитание Огин проявлялись во всем. Она отказывалась от предложений под тем предлогом, что ей надо вывести брата в люди.
Дом, в котором жила Огин, был построен ее отцом Мунисаем, когда тот еще руководил военной подготовкой в клане Симмэн. За его заслуги ему была оказана честь носить фамилию Симмэн. Дом, окруженный высокой глинобитной стеной на каменном основании, стоял на берегу реки и был слишком велик для скромного провинциального самурая. Сейчас дом утратил былое величие. Крыша поросла диким ирисом, а стены додзё, где в свое время Мунисай обучал боевым искусствам, были заляпаны пометом ласточек, поселившихся под стрехой.
Мунисай, впав в немилость, потерял положение и умер в бедности, что нередко случалось в то смутное время. После его смерти слуги оставили дом, но многие время от времени заходили, поскольку были жителями Миямото. Они приносили свежие овощи, прибирали в нежилых комнатах, наполняли кувшины водой, разметали дорожки и оказывали Огин другие услуги. Они любили поболтать с дочерью Мунисая.
Услышав скрип калитки, Огин, сидевшая за шитьем в задней комнате, решила, что это кто-то из бывших слуг. Когда Оцу с ней поздоровалась, она вздрогнула от неожиданности.
– Ты напугала меня! – сказала Огин. – Я заканчиваю твой пояс. Он тебе нужен завтра для храмовой церемонии?
– Прости меня, Огин, за хлопоты. Я должна была сшить его сама, но очень занята в храме.
– Рада тебе помочь. Надо же чем-то заниматься. Без работы я начинаю тосковать.
Оцу вдруг обратила внимание на домашний алтарь. В нем на маленькой тарелке теплилась свеча, освещавшая две темные таблички с тщательно выписанными иероглифами. Перед поминальными табличками стояли вода и цветы. Надписи гласили:
«За упокой души Симмэна Такэдзо, 17-ти лет.
За упокой души Хоньидэна Матахати, того же возраста».
– Огин, – с тревогой спросила Оцу, – ты получила известие об их смерти?
– Нет... но чего же ждать? Я смирилась с этой мыслью. Они, конечно, погибли в Сэкигахаре.
Оцу энергично замотала головой.
– Не говори так! Накличешь беду. Они живы, я знаю. Я уверена, что они на днях появятся!
Огин не отрывалась от шитья.
– Ты видишь во сне Матахати? – мягко спросила она.
– Постоянно. А что?
– Значит, его уже нет в живых. Я тоже все время вижу во сне брата.
– Огин, не говори так!
Подбежав к алтарю, Оцу выхватила поминальные таблички.
– Я их выброшу, они предвестники беды!
Оцу задула свечу. Слезы катились по ее щекам. Схватив цветы и воду, она побежала на веранду и забросила цветы подальше в сад, а воду выплеснула. Вода угодила прямо на голову Такуану, который ждал внизу.
– Ой, холодно! – завопил он, вскакивая и вытирая голову покрывалом. – Ты что? Я пришел попить чаю, а не купаться!
Оцу рассмеялась, и на глазах у нее снова появились слезы, но теперь она плакала уже от смеха.
– Прости, Такуан, я тебя не видела. – Она вынесла чай, чтобы загладить вину.
Огин, выглянув на веранду, спросила:
– Кто это?
– Странствующий монах, он живет при храме. Тот самый, который не моется. Мы с тобой однажды его видели. Он лежал на солнцепеке и что-то внимательно изучал на земле. Когда мы спросили, что он делает, он ответил, что наблюдает поединок двух блох. Сказал, что выдрессировал блох, и теперь они его развлекают.
– Вот кто!
– Он самый. Зовут его Такуан Сохо.
– Странный человек.
– Мягко говоря.
– Что это на нем? Совсем не похоже на монашеское облачение.
– Покрывало для постели.
– Покрывало? Он и вправду шутник! Сколько ему лет?
– Говорит, что тридцать один, но иногда я чувствую себя его старшей сестрой. Он такой глупый! Один служитель храма говорил мне, что Такуан – примерный монах, несмотря на его внешний вид.
– Вполне возможно. Трудно судить о человеке по его внешности. Откуда он?
– Он родился в провинции Тадзима и начал готовиться к монашеской жизни с десяти лет. Четыре года спустя был принят в храм школы Риндзай. Затем он поступил в учение к монаху из храма Дайтокудзи и проделал с ним путь до Киото и Нары. Позднее он учился у Гудо из Месиндзи, Итто из Сэннана и прочих мудрецов. Он потратил на учебу долгие годы.
– Может быть, поэтому в нем есть что-то необычное.
– Он был определен в приход Нансодзи и императорским указом назначен настоятелем Дайтокудзи, – продолжала Оцу. – Оттуда он сбежал через три дня. Никто не знает причины, сам же он никогда не рассказывает о своем прошлом.
Огин только покачала головой.
– Говорят, что знаменитые военачальники, такие, как Хосокава, и аристократы вроде Карасумару убеждали его оставить бродячий образ жизни, – продолжала Оцу. – Они даже предлагали построить для него храм и пожертвовать на его содержание, но Такуан не проявил интереса к этим проектам. Он говорит, что предпочитает скитаться по стране, как нищий, и иметь в друзьях только блох. По-моему, он немного тронутый.
– Может быть, мы тоже кажемся ему странными.
– Он так и говорит.
– Он надолго здесь?
– Никто не знает. Неожиданно появляется и внезапно исчезает. Из-за веранды раздался голос Такуана:
– Я слышу каждое ваше слово!
– Мы дурного не говорим! – бойко отозвалась Оцу.
– Можете говорить плохо, если это доставляет вам удовольствие. Кстати, могли бы предложить мне печенье к чаю.
– Вот видишь, – сказала Оцу, – он всегда такой.
– Что ты имеешь в виду? – не унимался Такуан, смеясь одними глазами. – Посмотри на себя. С виду – мухи не обидит, на деле – в сотни раз бессердечнее меня.
– Неужели? Почему это я бессердечная?
– Ты бросила меня здесь одного, дав пустой чай. Ты думаешь только о своем пропавшем женихе.