29 июня Голицын получил 20 новых «вопросных пунктов», возможно, они были составлены самой Екатериной. Они представляли собой не вопросы для подследственной, а подробный критический разбор её показаний.
В письме к Голицыну от того же числа императрица дала понять, что всё сказанное арестованной считает ложью, встречаться с ней не намерена, от самого же следователя требовала, чтобы тот узнал у «княжны» «когда и где самозванство на себя приняла, и кто первые ей были в том помощники».
Но и на очной ставке с Доманским «княжна» не признала, что сама называла себя российской принцессой.
В рапорте императрице от 13 июля Голицын так отзывается об арестованной:
«Её изворотливая душа способна ко великой лжи и обману». Между тем состояние её здоровья ухудшалось, Голицын доносил в Москву, что по мнению врача, осматривавшего заключённую, она скоро умрёт.
25 июля она написала новые письма к Голицыну и Екатерине (документ, озаглавленный Note), сведения, которые «княжна» сообщала в послании Голицыну, тот охарактеризовал как «выдумку и ложь, недостойную вероятия».
Заключённая жаловалась на ухудшение условий содержания, предлагала новую версию своего происхождения, утверждала, что невиновна.
Екатерине она предлагала «кончить дело дружелюбно» и отпустить её на волю. Голицын получил от «княжны» список тех, кто мог что-то знать о ней.
Это были некие: Поэн из Лиона; Шмидт, её учитель математики в Киле; барон Штерн и его семья; данцигский купец Шуман, оплачивавший её содержание. Однако люди, которые, по её словам, могли пролить свет на её тайну, не были доступны российским властям.
В тот же день Екатерина приказала Голицыну объявить «княжне», что та «по правосудию» должна быть заключена пожизненно.
Однако, в обмен на признание вины и правду о своём происхождении, обещать ей свободу и разрешение заключить брак с Доманским.
Если же «княжна» не желала связывать свою судьбу с Доманским, то могла после освобождения уехать к графу Лимбургу.
В тот же день ещё в одном письме императрица советовала воздействовать на заключённую, если та считает себя православной, через священника.
6 августа «княжна» просила прислать к ней православного священника, потом отказалась от его услуг, позднее она объясняла свой поступок тем, что от болезни и огорчений «иногда не помнит, что говорит».
«Княжна» отказалась принять предложение императрицы и признать себя «обычной женщиной».
По мнению российского историка Курукина, не претендуя уже на родство с царской семьёй, она, тем не менее, не могла отказаться от легенды о своём благородном происхождении.
Окружавший её ореол тайны, единственное, что оставалось у неё, возбуждал к ней интерес и давал «положение в обществе».
Поэтому же она отказалась от брака с Доманским: этот союз окончательно «лишал её будущего».
Во время очередной встречи с Голицыным она высказала предположение, что, возможно, родилась «в Черкесии». Отрицала, что является «дочерью пражского трактирщика». По её словам, она никогда не была в Праге «и если бы узнала, кто её тем происхождением поносит, то бы она тому глаза выцарапала».
Чем бы все это дело не закончилось не известно, но 4 декабря 1775 г. княжна Елизавета умерла от туберкулёза 4 декабря 1775 года, не открыв тайну своего рождения и не признав за собой политических преступлений даже на исповеди.
Пётр Андреев, священник из храма Рождества Богородицы, встречался с «княжной» дважды — 30 ноября и 1 декабря, исповедь проводилась на немецком языке
«Княжна» была похоронена во дворе крепости. Никаких обрядов при погребении не совершалось.
Все спутники «княжны» были освобождены, решение об этом было принято 13 января 1776 года.
Участие Доманского и Чарномского в авантюре с самозванством было признано следствием легкомыслия.
Оба получили по 100 рублей после того, как дали подписку о неразглашении обстоятельств дела.
Слугам было выдано по 50 рублей, Франциске Мельшеде — 150 рублей и некоторые вещи её покойной хозяйки, не выплатившей своей горничной жалования. Всех вывезли за границу через Лифляндию тайно несколькими группами.