Когда оно было допито, я уже понимал, что Карине не светит покинуть мокрый Петербург. В Крым я полетел со своим другом Сергеем Мыльником.
Собрались быстро. Я взял деньги, а Сережа – чистую футболку и несколько аудиокассет.
Я сразу предупредил, что тратить на него свои деньги не собираюсь. Поэтому парень сходил к знакомому и продал ему ультрамодные брюки Bugle-Boy. Теперь мы были готовы.
Помимо Мыльника поехать в Крым вызвались еще два знакомых купчинских негодяя. Денег у них было немного. Зато один взял с собой плеер, и всю дорогу мы по очереди слушали The Cure.
Это был октябрь. Это был октябрь последней осени Советского Союза. Билеты из Северной столицы в веселую, заросшую пальмами Ялту стоили копейки, и все равно никто не желал туда лететь.
Я дозвонился до аэропорта, заказал четыре билета, узнал, что регистрация на рейс начинается через сорок минут и засуетился. Выйдя на обочину оживленного хайвея, мы, все вчетвером, начали махать руками проезжающим автомобилям и объяснять водителям, что опаздываем на самолет.
– Здорово опаздываете?
– Ага!
– Заплатите побольше?
– Говно вопрос!
Водитель достал из багажника милицейскую мигалку, привинтил ее к крыше своего драндулета и нажал на педаль газа обеими ногами. Через минуту мы были в аэропорту. А еще через три часа мы смотрели на черное ночное Черное море.
Мыльник бросал в море докуренные сигареты и говорил, что, вот ведь, блин, никогда его раньше не видел, а оно, оказывается, вот какое.
Едва приехав, мы тут же напились в ресторане, расположенном на последнем этаже девятиэтажного крымского небоскребика. Ресторан был пуст. Столы были покрыты хрустящими скатертями, похожими на простыни в морге.
В восемь вечера начиналась живая музыка, но поскольку посетителей в ресторане не было, то в десять минут девятого музыка заканчивалась, и опять наступала тишина.
Первые два дня все было ОК. У нас действительно было много денег. Нас было четверо двадцатилетних кобелей, и мы были, наверное, единственными туристами в этой серой осенней Ялте.
Дни заканчивались вечерами, вспомнить которые наутро было невозможно, и это было хорошо. Только один раз мы с Мыльником провели вечер в относительно вменяемом состоянии. То есть выпито, конечно, было немало, но сознания никто не терял.
Мы сидели на набережной. Она была пустой и темной. Не знаю, с чего, но я спросил Сережу о смерти. Боится ли он ее? Думает ли о ней?
– Не-а. Не думаю.
– Вообще?
– Ты, что ли, думаешь?
– Да нет. Просто так спросил.
Действительно не знаю, с чего я завел этот разговор. Но, сидя на неосвещенной ялтинской набережной, поплевывая в Черное море и куря вонючую болгарскую сигарету, я предложил своему другу сделку. Договор о взаимопомощи.
– Понятия не имею, когда я умру. Не знаю, что там… ТАМ, you know?.. Возможно, там ничего нет, но если все-таки есть, то хотелось бы подстраховаться.
Мыльник на меня покосился. Думаю, что все это интересовало его в тот момент не очень сильно.
– Короче, суть в следующем. Если умрешь первым, то ты меня подстрахуешь. Ну, там, помолишься за меня, если будет шанс. Что-нибудь в этом роде. А если первым умру я, то сам за тебя похлопочу. И тот, кто умирает первым, постарается встретить того, кто умирает вторым… ну, если, конечно, получится… Договорились?
– Договорились.
Вряд ли он запомнил тот разговор. А я вот помню его до сих пор.
На пятый день пребывания в Ялте в затылок начала дышать бедность. Компаньоны с плеером уже пожали нам руки и уехали назад в Петербург, да и у нас тоже были билеты на поезд. Но где раздобыть денег, столь необходимых, чтобы купить алкоголь, который мы станем пить в поезде?
План разработали быстро. Компаньонам предстояло не меньше чем пару дней ехать по железной дороге. Все это время они будут отрезаны от телефона и прочих средств связи. Так что я позвонил маме одного из уехавших товарищей, сказал, что тот сломал ногу и попросил прислать деньжат.
Мама перепугалась и выслала довольно приличную сумму. Выслала она их телеграфом, так что через два часа деньги можно было получать. Вернее, нельзя было получать: мама прислала их на имя сына.
Я, было, растерялся, но Мыльник сказал, что это не проблема. Он сходил в местную милицию и заявил, что на пляже у него украден паспорт. Милиционеры выписали Сереже справочку-дубликат. Представился он им тем самым именем, на которое были присланы деньги, так что все продолжалось, все было отлично, и нам удавалось не трезветь все те несколько суток, пока поезд тащился на север.
Ничего, что Ялта была холодная и искупаться в море нам так и не удалось.
Все равно это была отличная поездка.
По статистике, с медицинской точки зрения, 70 % взрослых русских мужчин являются алкоголиками. Если вы не понимаете, что такое 70 %, то объясню: двое мужчин из трех.
Алкоголизм всегда начинается весело. Например, с того, что со школьным другом ты уезжаешь в Ялту и денег хватает на то, чтобы дважды в день твой член облизывала новая украинская девчонка. Правда, заканчивается все совсем не так весело.
После того раза в Ялте я был всего однажды. Несколько лет назад съездил с подружкой. Я не хотел ехать: был уже, хватит. Но все равно поехал.
Пил я четвертый месяц подряд. С Нового года до самого конца апреля. Если бы нашлись желающие увезти меня не в Ялту, а на Колыму, то я съездил бы и туда.
На вокзал в СПб я прибыл настолько пьяным, что помню, громко беседовал с бронзовым Петром Первым, выставленным в зале ожидания. Петр косился и трусливо помалкивал.
Всю дорогу до украинского Крыма я продолжал пить. Подружке было за меня стыдно. Иногда она делала вид, что едет вовсе и не со мной, а иногда визгливо орала. Требовала успокоиться.
Успокоиться, не пить, вести себя как человек было для меня не проще, чем вести себя как птица и, махая руками, летать вокруг вагона.
В Ялту мы приехали рано с утра. Я с удивлением заметил, что, оказывается, с собой у подружки был большой солнечный зонтик. Она говорила, что еще в Петербурге я помогал вносить этот зонтик в вагон, но я абсолютно этого не помнил.
Какое-то время я отсыпался. Потом выполз за порог арендованной квартиры, выпил пива, прогулялся по ялтинскому бульвару.
Вон там мы десять лет назад сидели в уличном кафе. Вот тут на второй день по приезде познакомились с двумя смешливыми крымчанками. У девушек были крашеные шевелюрки и круглые сисечки…
Теперь все было иным: мне уже исполнилось двадцать девять, а Мыльник к этому времени уже умер.
Я жил своей жизнью. А он своей. Мне казалось, что наши жизни здорово отличаются.
Медленно, но верно я становился лучшим газетным репортером Северной столицы. Он просто пил и употреблял hard наркотики.
Из карьерных соображений иногда мне приходилось нацеплять галстук, но я знал: тылы прикрыты. В окраинных купчинских гетто живет мой друг, свободный настолько, что даже не слышал о такой штуке, как карьера.
Он был тем, кем я мог стать: live fast, die young. Но, к счастью, не стал. Я был уверен, что иду в гору, а он сползает вниз. Мне было приятно, что этот парень был стопроцентным панком, и еще приятнее – что панк все-таки он, а не я.
Я пил не меньше, чем он. Может быть, даже больше. Но я пил дорогие напитки и делал это в компании светских львов. Я верил, что разница между нами существенна.
Чем дальше, тем сильнее я боялся стать точно таким же, как мой друг. Виделись мы редко. Последний раз – месяца за два до того, как он умер.
Получилось так, что я заночевал в чужой квартире, которая располагалась всего за пару кварталов от мыльниковской, и, проснувшись с утра, подумал: почему бы не зайти к старому другу?
Как и положено, сперва я постучал в окно и только потом позвонил в дверь. Не открывал он долго. Я начал думать, что, может быть, мне отказано в посещении. Но оказалось, что Мыльник просто спал.