– Я знаю, Стив, – сказал Клинг, – но в программке много других имен. И пока мы тут скандалим, что я должен был сделать, а чего не должен, этот тип уже стреляет в другого. – Клинг замолчал на секунду, потом продолжил: – Будем продолжать орать друг на друга или возьмем телефонный справочник и попытаемся отыскать остальных?
– Чуток опоздал, юный Шерлок. Мы с Мейером с семи утра этим занимаемся, а ночь провели в семье Руди Ферстенмахера, который был убит вчера вечером, потому что...
– Перестань ко мне придираться, Стив, – сказал Клинг. – То, что произошло вчера вечером, не моя вина.
– Может быть! – крикнул Карелла.
– Никакого “может быть”.
– Хорошо. Я тебе уже сказал, что мы начали искать этих людей, как только я обнаружил на своем столе программку. В пьесе было одиннадцать актеров, шестеро уже убиты. Из пяти оставшихся мы нашли двух мужчин. Третьего в справочнике нет. А женщины, конечно, вышли замуж и сменили фамилии. Мы уже позвонили в университет, и если они что-то найдут, то перезвонят. Мужчинам мы тоже позвонили, и они нас ждут. Если я дам тебе имя и адрес, как ты полагаешь, ты сможешь найти дом и как-нибудь расспросить...
– Стив, ты начинаешь мне надоедать!
– Нужного человека зовут Томас ди Паскуале. Он играл Толстого Джо в пьесе О’Нила. Живет он в доме четыреста девятнадцать по Ред Роад, здесь, в Айсоле. Он тебя ждет.
– Что я должен у него узнать? – спросил Клинг.
– Я хочу, чтобы он рассказал, что произошло в сороковом году.
Томас ди Паскуале жил в весьма респектабельном доме в южном конце города. В ответ на звонок он прокричал:
– Входите! Входите, не заперто!
Клинг повернул дверную ручку и очутился в большой прихожей, устланной толстым ковром. Прихожая вела в салон, расположенный уровнем ниже; там разговаривал по телефону хозяин квартиры.
Тот, что когда-то воплотил в университетской постановке образ Толстого Джо, теперь был высоким, худым человеком лет за сорок. На нем был шелковый халат. Когда Клинг вошел, закрыл за собой дверь и остановился в прихожей, он говорил по телефону. Не глядя на детектива, даже не прерывая разговора, ди Паскуале сделал ему знак садиться в кресло напротив, зажег сигарету, замолчал, позволив собеседнику наконец вставить слово, и снова заговорил:
– Нет, Гарри, старина, только не это. Так дело не пойдет. Даже и говорить не стоит.
Клинг, сидя напротив, делал вид, что не интересуется разговором.
– Нет, Гарри, ты ведь понимаешь, что когда ты говоришь о двухстах тысячах за парня такого класса и репутации, то дело не пойдет. Извини, Гарри, я перегружен работой, мне надо бежать, так что...
Пока ди Паскуале несколько секунд выслушивал аргументы собеседника, Клинг зажег сигарету.
– Ты думаешь? Когда ты решишь разговаривать всерьез, Гарри... Кто? Ты его называешь сценаристом? Для меня, Гарри, это мелкий французишка-болтун. Он даже не говорит по-английски, а ты хочешь, чтобы он тебе написал вестерн! Черт возьми, Гарри, не говори глупостей! – Он прикрыл трубку рукой, посмотрел на Клинга и сказал: – Если хотите, на кухне есть кофе. – Потом снова в телефон: – Ну получил он премию Французской академии, и что? Знаешь, что ты можешь сделать с этой премией, а? Послушай, Гарри, мне плевать на людей, которых ты можешь нанять за двести тысяч. Если хочешь, найми этого французского болтуна, и пусть он тебе пишет вестерн. Давай не стесняйся. И удачи тебе! – Ди Паскуале помолчал. – Как это сколько я прошу? Сделай мне приличное предложение, черт возьми! Начни с сотни, и я, может быть, начну тебя слушать. – Он снова закрыл трубку рукой. – На кухне есть кофе, – сказал он опять Клингу.
– Спасибо, я уже позавтракал.
– Если хотите, на кухне есть... Как это он в жизни не получал пятисот тысяч? Последний раз “Метро Голдвин Майер” выложил ему семьсот пятьдесят, а раньше “Твенти Сенчури Фокс” – пятьсот пятьдесят! Так что, Гарри, или говори серьезно, или не заставляй меня терять время. Отлично, отлично, ты перезвонишь. Правильно, пока, милок, хорошо, подумай. Привет. Да, спасибо, что позвонил. До скорого, милок. – Он повесил трубку и повернулся к Клингу: – Чертов мужлан! Еще ни одного хорошего фильма не сделал! Хотите кофе?
– Нет, спасибо. Я только что позавтракал.
– Ну и что? Чашка кофе вас не убьет. – Ди Паскуале, повернулся и пошел на кухню. – Как вас зовут?
– Детектив Клинг, – сказал Клинг очень громко, чтобы его было слышно на кухне.
– Немного молоды для детектива, как вы считаете?
– Нет, есть люди моего возраста, которые...
– Где это вы так загорели? – крикнул ди Паскуале из кухни.
– Был в отпуске. Вчера вернулся.
– Вам здорово идет загар, малыш. Загорелые блондины отлично смотрятся. А я только краснею, как рак. Вам с молоком и сахаром?
– Да.
– Отлично. Принесу и то и другое. Предлагает триста семьдесят тысяч! Я не шутил. Попробуй я позвони сценаристу с таким предложением, да он рассмеется мне в лицо! – Ди Паскуале вернулся в салон, неся на подносе кофейник, чашки, молоко и сахар. – Может, хотите стаканчик? – спросил он. – Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, будто ослеп. – Ди Паскуале расхохотался и разлил кофе по чашкам. – Итак, – произнес он, – в чем дело, малыш?
– Мистер ди Паскуале, вы играли в пьесе “Долгое возвращение” в сороковом году в университете Рэмси?
– Да, да, верно... Господи, где вы все это откопали? Это же было в доисторические времена, когда еще динозавры разгуливали!
– Но вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале?
– Конечно! Роль Толстого Джо, бармена. Кстати, у меня неплохо получилось. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым. Когда кончил учебу, потратил кучу времени, обошел всех режиссеров, и они мне как один говорили, что я слишком толстый. Тогда я сел на драконовскую диету, и посмотрите – полпорции в сорок пять кило. Меня можно сбить с ног щелчком. Самое смешное, что, похудев, я потерял всякое желание быть актером. И кем же я стал? Литературным агентом! Теперь я каждый день больше занимаюсь кино, чем за все время моей актерской карьеры. Ну так что с этой пьесой, малыш? Пейте же кофе!
– Вы помните, кто играл с вами, мистер ди Паскуале?
– Только одну девицу, Хелен Стразерс. Это было нечто! Красивая крошка, отличная актриса, просто отличная. Хотел бы я знать, пробилась ли она.
– Вы помните Энтони Форреста?
– Нет.
– А Рэндольфа Нордена?
– Рэндольф Норден... Да-да, погодите... он играл роль шведа. Да, помню!
– Мистер ди Паскуале, вы читаете газеты?
– Конечно. “Варьете”, “Голливудский репортер”...
– А ежедневные?
– “Голливудский репортер” и есть ежедневная газета, – ответил ди Паскуале.
– Вы читали, что пишут в газетах о снайпере, который убил шесть человек?
– Конечно.
– Вы знаете, что Рэндольф Норден был...
– Господи! Рэндольф Норден! – воскликнул ди Паскуале, стукнув себя по лбу. – Сладчайший Иисусе! А я и не сообразил! Конечно! Вот черт! Какой-то псих его застрелил, так ведь? И поэтому вы пришли ко мне. Кто это сделал?
– Мы еще не знаем. Я вам сказал про Нордена, потому что вы вспомнили его. Мистер ди Паскуале, можно сказать, что все эти убийства идут по некоему плану...
– Не говорите мне, – прервал его ди Паскуале, подняв глаза к потолку. – Он решил пришить всех, кто играл в этой пьесе.
– Мы тоже начинаем так думать.
– Так я и знал!
– Откуда?
– Малыш, я продавал сценарии, когда вы еще были в колыбели. Другого и быть не может. Есть сумасшедший, который вбил себе в голову, что надо убрать всех, кто играл в этой пьесе. Конечно. Это совершенно очевидно. Он уже убил Хелен Стразерс? Вот это, поверьте, было бы обидно. Великолепная была девушка. Впрочем, трудно сказать, она могла превратиться черт знает во что, постарев... Никогда не знаешь.
– Вы не кажетесь очень обеспокоенным...
– Обеспокоенным? Почему?
– Ну, если он решил убить всех, кто...
– Меня? Вы думаете, что и меня?
– Вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале.
– Конечно, но... Вот как! – произнес ди Паскуале, серьезно посмотрел на Клинга и спросил: – Вы думаете?
– Это возможно. Вы не знаете, кто бы это мог быть?