И вот, наконец, в 1767 году, невзирая на гигантскую затрату сил, ушедших на их прокладку, Екатерина II велела каналы засыпать. Ибо, как говорилось в решении комиссии о Санкт-Петербургском строении: «От них бывает одна грязь и происходит дух вредительный здоровью…».
Каналы засыпали. Но остался вопрос: зачем было городить огород? Зачем начинать строительство нового Амстердама, так и не доведя его до конца, когда вода в каналах стала бы жить, то есть двигаться?
Что-то похожее, впрочем, происходило и в наши дни вокруг дамбы в Маркизовой луже…
Не довелось Васильевскому иметь и свою гавань со стороны залива. Начатое еще при Петре обустройство ее вскоре зашло в тупик. Вот что писала об этом «Живописная русская библиотека» в №31 за 1858 год: «Неудобство низменного местоположения Гавани, при частых ветрах затопляемого гонимой водой с моря, и потому признанного губительным для обывателя, побудило правительство запретить в этих местах как постройки новых домов, так и исправление прежних зданий, пришедших в совершенную ветхость. При этом последнем распоряжении по закрытию Гавани, обывателям ее представлено право переселяться по „произволу“ в другие части города».
Последним уходил с Васильевского торговый порт. И это детище Петровской эпохи вселилось сюда не на века. Утратив колорит пристанища всех флотов, остров еще больше стал походить на захолустье. От окончательного уничижения спасали его все те же красавицы-набережные и обосновавшиеся здесь, вдали от «шума городского» учебные и научные центры.
По-настоящему Васильевский воспрянул и стал спешно застраиваться уже в последней четверти XIX века. Тогда-то и появилась на нем череда однообразных доходных домов с дворами-колодцами. Тогда-то пришли на юго-запад острова аппаратный завод немецкой фирмы «Сименс-Шуккерт» и «Соединенные кабельные заводы», мастерские по сборке пневматических машин американца Джона Ленка, кожевенные производства Брусницына и Парамонова, текстильная фабрика «Лютш и Чешер».
Вместе с уже прописанными на острове Балтийским заводом, табачной фабрикой «Лаферм», фирмой «Сименс-Гальске», они впервые положили на обветренную физиономию Васильевского сажу промышленной зоны. Задымили, загрохотали, загудели на всю, еще недавно считавшуюся тихим захолустьем, округу, понуждая мастеровой народ селиться по соседству, в тех самых, построенных тогда же, однообразных и многоэтажных домах.
Остров превращался в обычный густонаселенный городской район, постепенно переходящий в топкие, полупустынные окраины взморья.
В начале XX века, как свидетельствует снимок, в Петербурге в большом почете были водные виды транспорта… Путешествовать любили на катерах, шлюпках, яхтах, яликах, ну, и, конечно на пароходах и пароходиках…(Вид на Васильевский остров с Дворцовой набережной. Начало 1900-х гг. Фотограф неизвестен.)
Васильевский был плохо виден с моря, как, впрочем, не было видно с острова и самого моря. К нему через заросли трав, камышей и ракитника тянулись лишь узкие рыбацкие тропы.
В 1912 году появляется оригинальный проект архитектора Ивана Фомина: выстроить на взморье, на примыкающем к Васильевскому острове Голодай, комплекс общественных и жилых здании, которые бы не уступали лучшим мировым образцам, скажем, береговой застройке Манхэттена.
О проекте этом много писалось в те годы. С легкой руки журналистов его начали именовать не иначе, как «Новый Петербург на Голодае». С этим названием он и вошел в историю, так и не будучи, как и многое другое на Васильевском, осиленным. Кстати, существовало даже акционерное общество «Новый Петербург». Для него в 1912—1914 годах строил дома на Железноводской и в Голодаевском переулке мастер северного модерна Федор Лидваль. Он же был соавтором Фомина в его проекте застройки Голодая.
К проекту тому, как к предтече идеи морского фасада города вернутся лишь десятилетия спустя. Вернутся, чтобы начать и не закончить грандиозное строительство.
Повторяю, какой-то злой рок хронических недоделок витает над Васильевским. Ему не суждено было стать шумным, подвижным, разноязыким и веселым островом-портом. Островом торговых моряков, переходящих из таверны в таверну. Не дано быть центром Петербурга, Маленьким Амстердамом или Северной Венецией. Не привелось застроиться изнутри, под стать своим всемирно известным набережным, сохраниться, как остров, заселенный самой большой в Петербурге немецкой общиной. И смешно сказать, даж Большой проспект, гордость василеостровцев – цепь прелестных бульваров, проложенных по трассе так и не состоявшейся Большой водной магистрали, – уже начиная с Косой линии, не завершен, не исполнен в начальном своем замысле. На выходе к морю, едва ли не в самой главной, торжественной своей части, он вдруг утрачивает бульвары и превращается в узкий и пыльный коридор. А виной всему – опять же стечение обстоятельств, нехватка денег в городской казне, которая так и не смогла в конце XIX века выкупить под бульвары у частных владельцев уже застроенные до проезжей части Большого участки земли…
Но хватит о несбывшемся!..
Васильевский, как бы ни потешалась над ним судьба, все равно нежно любим тысячами ныне живущих здесь горожан и многими тысячами тех, кто в разное время и по разным причинам покинул остров.
Есть у Васильевского особая притягательность, особый шарм и тайна этого шарма. Что бы я не говорил о нем дурного, я готов отречься от всего сказанного, однажды в утренний час разглядев из проходного дворика, на фоне крыш и глухого брандмауера, луковку Андреевского собора.
Тайна притягательности Васильевского скрыта в сквериках, столь трогательных среди кирпичных громад; в частично сохранившихся от прошлого века остатках палисадников и садов; в живописных проходных дворах, буквально пронзивших остров своей пешеходной системой, непонятной для пришлого человека, но родной для аборигенов.
По суше передвигались, в основном, с помощью конной тяги: на пролетках, на телегах, а если спешить было некуда, то на конке. Ее «крейсерская» скорость составляла восемь километров в час. И петербуржцы, особенно из тех, кто предпочитал ходитъ пешком, шутили: «Конка, конка, догони цыпленка!» Первый трамвай на Василъевском появился в сентябре 1907-го, спустя четыре года после того, как была сделана эта фотография. (Академия художеств. 1903 г. Фотограф неизвестен.)
И еще – это близость Невы… Ни на что не похожий, настоянный на ладожских водорослях, запах ее воды… И блеклые сумерки, спускающиеся на воду… И эти сухогрузные железные шаланды и катера, причалившие к набережной мятежного лейтенанта. И голоса реки, не различимые в глубине острова, но здесь, на его берегах, внятные и бередящие душу.
Василеостровцы, как правило, говоря об острове, говорят и о себе. О том собственном «Васильевском», который должен быть у каждого. Меня, повторяю, всегда интересовала его «неформальная» история, не столько общеизвестные события, сколько анекдоты, редкости, курьезы, касаются ли они свидетельств о пиратстве в акватории острова в десятых годах XX века или легенды о том, что университетское общежитие на Пятой некогда принадлежало публичному дому, а по другим источникам, специализирующемуся по части пива товариществу «Гамбринус» и винным складам АО «Латинак».
Занимало меня и происхождение названий некоторых василеостровских домов. Почему, например, дом №25/24 по Кожевенной линии в Чекушах называют «Скобским дворцом»? Имечко это возникло вместе с появлением на свет Божий в 1906 году огромного и безликого, как и большинство петербургских доходных домов, «сооружения для проживания».