Уговоры, отговоры не помогли. Он требовал устроить ему экзамен.
Члены Реввоенсовета нехотя уступили.
В назначенный день они собрались. Но было только Лапина.
— Где же наш герой? Или струсил? — посмеивались командиры.
Неожиданно дверь распахнулась — появился Лапин. Френч на нем был отутюжен, сапоги начищены до блеска. Он шел без костылей, опираясь на изящную трость. «Все продумал до мелочей, — сразу отметил Тухачевский. — А сияет-то как! Думает надуть старых служак». Но тут же он погасил улыбку. Ему стало не по себе. Так бывает в цирке, когда выступают с опасным номером акробаты. Видишь их мастерство и в то же время понимаешь: одно неверное движение — произойдет непоправимое…
Лапин молодцевато промаршировал. Потом стал приседать. Небрежным жестом поставил в угол трость — попытался сделать пробежку. Оглядел присутствующих и, решив, что начальство еще колеблется, пустился в пляс.
Но Тухачевский видел, как вдруг покрылся испариной лоб у Альберта, как побагровела шея.
— Хватит, Лапин! — не выдержал командарм. И, передохнув, сказал уже своим обычным голосом: — Я думаю, все ясно. Экзамен выдержан.
В тот день Лапин не помнил, как добрался до своей двери. А проснувшись утром, понял — перестарался. Ноги распухли, их никак не удавалось втиснуть в сапоги. Каждое движение стоило адских усилий. И все же он пересилил себя. Взял трость и направился к штабу. Там его ждала новость — приказ о назначении начальником 30-й стрелковой дивизии…
Под ударами Красной Армии колчаковские войска откатывались в глубь Сибири. Но сил у врага было еще много, он упорно огрызался.
Стоял декабрь 1919 года, по-сибирски морозный, студеный, 30-я дивизия, преследуя противника, вырвалась далеко вперед — на западный берег Оби. Остальные части 5-й армии отстали на сотни километров. Дивизия оказалась одна против крупных сил врага. Их численность, не говоря уже о вооружении, намного превосходила силы красных. Колчаковцы почувствовали, что какое-то время смогут отдышаться, привести в порядок свои части.
Лапин обсуждал с начальником штаба Богомяковым создавшееся положение, когда вошел дежурный.
— Товарищ командир, — доложил он, — разведка сообщает: беляки спешно возводят укрепления. Во многих местах замечено, как они роют в глубоком снегу окопы, поливают брустверы водой.
— Вот, Степан Николаевич, — продолжая разговор, сказал Лапин, — пока мы стоим да ждем, враг возводит ледяные бастионы.
— Но поймите, Альберт Янович, у нас же приказ: приостановить наступление до подхода основных сил армии.
Так-то оно так. Но ведь сколько потом лишней крови наших бойцов прольется…
Начштаба согласился.
— А что, если предпринять такой маневр. — Начдив развернул карту. Взял карандаш.
— Прекрасно. Но ведь приказ же…
— А люди! Или наши красноармейцы дешевле циркуляров?!
Начштаба задумался. Лапин взглянул ему в глаза. Он уважал Богомякова, ценил его дельные советы. Старый, опытный военный, прошедший службу в царской армии, а потом перешедший на сторону народа, он отлично разбирался в обстановке. Но приказы для него были святым законом. Начдив тоже, конечно, знал, для чего издаются приказы. И все-таки в данном случае был убежден в своей правоте.
— Не тужите, Степан Николаевич, — улыбнулся Лапин. — Ответственность беру целиком на себя. — I! добавил уже твердо: — Ну, решено.
На другой день Лапин повел дивизию. Гладко выбритый, подтянутый, словно и не было бессонной ночи, он молодцевато держался в седле. Его вид подбадривал бойцов. «Как на парад собрался», — пошутил кто-то из них. Эта фраза пошла по рядам. Заслышав ее, адъютант начдива только вздохнул: «Эх вы!..» Не мог же он в самом деле рассказать всем про «маскарад», в котором рано утром принимал участие: крепко-накрепко привязывал начдива ремнями к седлу, чтобы тот держался на коне, а потом помогал ему надеть длиннополую шинель, скрывшую предательские ремни. Когда «маскарад» был закончен, начдив заговорщицки подмигнул адъютанту: «Только молчи. Никому ни слова!»
…Несмотря на мороз и глубокий снег, дивизия безостановочно продвигалась вперед. Бойцы шли третий день без ночевок. И только когда вдали замигала огнями станция Ояш, командир дал знак передохнуть.
— Помните: не курить и не разводить костров, — предупредил начдив.
Бойцы понимали — они находились в глубоком тылу врага: в доброй сотне километров от фронта.
Вот Лапин в последний раз осмотрел строй и дал команду. Бойцы пошли в атаку.
Расчет начдива оказался верным. Колчаковцы были застигнуты врасплох В их стане поднялась паника: «Красные в тылу! Путь на восток отрезан!»
Оставляя обозы, бросая тяжелое вооружение, белые поспешно отступали. Армия генерала Каппеля — краса и гордость колчаковских войск — уходила в глубь тайги: в сторону от важной для передвижения железнодорожной магистрали, за которую еще недавно она так цеплялась.
Развивая наступление, 30-я дивизия громила отборные, прекрасно вооруженные полчища врага.
Одна из бригад дивизии, которую Лапин направил к Томску, неожиданным броском подступила к городу, окружив здесь 1-ю колчаковскую армию. Томск, опоясанный мощной линией ледяных окопов, был взят без боя — белые предпочли капитулировать. Целую ночь командование бригады принимало пленных — их насчиталось 90 тысяч. На подъездных путях враг оставил много вагонов. Они были набиты оружием, боеприпасами, снаряжением.
Наконец-то красноармейцы могли хорошо вооружиться, одеться и добротные шинели.
— Вот спасибо белякам, припасли для нас обмундирование, — смеялись бойцы, стаскивая дырявьте башмаки с обмотками и примеряя трофейные сапоги.
Том временем Лапин во главе одного из своих полков продвигался вдоль Транссибирской железной дороги. Вот и станция Тайга, к которой он спешил. «Только бы успеть! — думал начдив, — Тогда генералу крышка». К нему подъехал командир полка Калмыков.
— Полк вышел на исходный рубеж, — доложил он. — К атаке готов.
— Хорошо, действуйте, как договорились.
Вечернюю темень прошила красная ракета. Не успела она догореть, как по станционной вышке ударило несколько пулеметов. Спустя минуту они взяли чуть левее — полоснули по окнам вокзальной постройки.
Бой перенесся в глубь станции. Слышались удаляющиеся взрывы гранат, перекрывавшие пулеметную дробь. Вскоре накал схватки ослабел, лишь кое-где раздавались разрозненные выстрелы. Лапин посмотрел на часы — прошло всего четверть часа. Послышался стук копыт. В темноте начдив сумел различить белую лошадь Калмыкова.
— Товарищ командир, — доложил тот, — задание выполнено. Дивизия врага разгромлена. Количество пленных подсчитывается.
— Спасибо, — сказал Лапин, — отличный «подарок» преподнесли мы Каппелю.
Калмыков знал, о каком «подарке» вдет речь: последняя надежда генерала Каппеля — выйти в этом место на железнодорожную магистраль — рухнула. Теперь ему оставалось одно — продвигаться глухой сибирской тайгой на восток. А это значило бросить тяжелое снаряжение, прорубать дорогу среди вековых деревьев.
Узнав о дерзком походе 30-й дивизии, командование 5-й армии хотело примерно наказать самовольного Лапина, но, получив сообщение о его прямо-таки потрясающих победах, смягчилось. Победа есть победа! Лапин получил согласие на дальнейшее продвижение.
Начдиву 30-й это было как раз кстати — в его голове уже зрел новый план…
Враг отступал теперь так поспешно, что часто его трудно было настигнуть. Но где-то, видимо, он рассчитывал остановиться, успеть закрепиться и дать решительный бой. А может быть, перейти в контрнаступление. И чтобы помешать этому, начдив велел отобрать из обоза лучших лошадей, запрячь их в кошевки (так сибиряки называют легкие сани) и посадить на них хорошо вооруженных бойцов. Получились подвижные, «летучие» отряды, способные за сутки отмахать до ста километров — скорость в зимних условиях по тем временам поразительная!