Впрочем, академик тотчас же пришел в себя, и мысли его приняли направление, единственно правильное в данном случае. Надо было исследовать, в чем дело. Природа каждую секунду предлагает людям очень сложные загадки. И ему ли, академику Солнцеву, который разгадал в свое время тайну спектра звезды Гамма Цефея, отступать перед такой неожиданностью?
Он не спеша перелез через изгородь обратно на площадку и, опершись грудью на выпуклую перекладину, провел по ней рукой, нажимая на попадавшиеся неровности.
И он не удивился, когда перед ним возникли новые реальности. Однообразный удручающий рельеф коричневых кирпичных домов с одинаковыми зелеными крышами тянулся скучной улицей. Узкие тротуары. Потрескавшаяся асфальтовая мостовая. Из-за угла на улицу вышла колонна существ, которых сначала академик принял за людей.
Но это были не люди, а те же странные и отвратительные существа.
Обезьяноподобные юнцы качались, как заведенные фигуры паноптикума, где в отделении ужасов показывают средневековых тиранов и людоедов, когда-то обитавших в дебрях Новой Гвинеи.
Они маршировали, отбивая шаг, все одинаковые, словно с отштампованными физиономиями, лохматые бестии со злыми глазами.
Академику они показались очень похожими на жаб, вставших на задние лапы.
Изображение шестиногого паука на правой щеке каждого было похоже на клеймо преступника, привыкшего к своей отвратительной татуировке.
Они держали на плечах странные короткие палки.
Двери и окна домов спешно закрывались при приближении обезьяноподобных. Какая-то собака выскочила из подворотни и не успела залаять. Один из марширующих направил на нее палку. Из палки выплеснулся огонь. Собака упала замертво.
Вожак, маршировавший впереди банды, нес на плече огромную секиру.
Вот он скомандовал. Банда остановилась. Бандиты вытолкнули на мостовую какое-то жалкое существо в лохмотьях. Академик не сразу разглядел, что это молодой человек, почти мальчик. По роже вожака проползла гримаса, исказившая толстые губы в улыбку. Мохнатая лапа протянула пленнику большой сочный банан. Тот жадно схватил его.
И тут академик увидал глубокие страдающие глаза юноши. Он не осмеливался есть банан, а только смотрел на него, не веря, что ему позволяют есть.
Обезьяноподобный погладил юношу по спине. Потом поставил его на колени спиной к себе. Что-то сказал ему на ухо. Юноша поднес банан ко рту. Вожак лапой наклонил голову юноши несколько в сторону. Юноша стал есть банан, забыв все на свете.
Обезьяноподобный взмахнул секирой…
Академик отошел от изгороди, с трудом переводя дыхание. Он пересилил себя и заглянул за изгородь снова.
И вдруг отчетливая, как молния, мысль возникла у академика, привыкшего к естественному объяснению явлений:
«Несомненно, я грежу… Я во власти воспоминаний… Да, это было у нас на Земле… Да, пятнадцать лет назад. Но это никогда больше не повторится… Никогда и нигде…»
Эта мысль по-новому осветила его переживания. Он сосредоточил всю свою волю на наблюдении. Он чувствовал, что надо пока сдержать негодование, до момента, когда ему удастся вступить в бой с этими гнусными существами.
Он видел высокий стакер среди поля. Бесконечная конвейерная лента шла вверх по торчавшей наклонной конструкции. Внизу обезьяны гнали один за другим живые маленькие существа на двигавшийся вверх конвейер. Они поднимались конвейером и падали оттуда. А другие обезьяны срезали их в воздухе огнем из палок, как охотники в стрельбе по тарелочкам…
А вдали полыхало огромное зловещее зарево пожаров…
Академик подошел еще раз к изгороди. Глаза его были сухи. Он запретил слезам мешать ему видеть. Он хотел запомнить, чтобы не простить виденного никогда.
Обезьяна-маньяк теперь неистовствовала. Она командовала полудюжиной подобных ей узколобых тварей, которые усердствовали в своих издевательствах. Отвратительные картины насилия потрясли академика. Он дрожал от негодования. Ему стало трудно дышать. Но тайна требовала раскрытия. Он медленно перелез через изгородь, обдумывая и запоминая каждое свое движение. Когда он стал обеими ногами по ту сторону изгороди, он опять увидел только газон, голубоватую даль неба и больше ничего…
— Превосходно, — пробормотал академик с удовлетворением и стал перебираться обратно на площадку.
Что-то мешало ему в жилетном кармане. Он нащупал в нем кусок недоеденного бутерброда.
— Очень кстати, — усмехнулся он, прожевывая бутерброд и не обращая внимания на вновь появившуюся обезьяну. Он глубоко задумался.
XIV
Внезапно академик снова услышал крик. Не было сомнения — Юра звал его. Академик радостно кинулся навстречу молодому человеку. Юра тоже бежал к старому ученому по песчаной дорожке, но странное дело — не приближался к нему ни на шаг.
— Помогите… Михаил Сергеевич!.. — кричал Юра задыхаясь.
Академик поспешил на помощь. Он приблизился к началу дорожки, по которой бежал Юра, и остановился. Блестящие золотые раковинки убегали из-под его ног по направлению к Юре. И тогда, заложив руки за спину, академик крикнул тем повышенным тоном, каким он давал распоряжения непонятливым аспирантам:
— Прыгайте с дорожки, молодой человек!
— Куда? — взмолился Юра, видимо изнемогая от усталости.
— В любую сторону. На клумбы… На цветы… Что мне вас, за ручку водить? — начал сердиться академик.
Юра понял. Он соскочил с дорожки на цветочный бордюр.
— Теперь пожалуйте сюда, — пригласил его академик. — Шагайте смело. Только не по дорожке… Итти ко мне по дорожке бессмысленно: дорожка двигается от меня. Смешно пытаться подняться из метро по эскалатору, ступени которого движутся сверху вниз. Надо перейти на другой эскалатор, где ступеньки движутся вверх или, по крайней мере, неподвижны.
Почва рядом с дорожкой была неподвижна, как и предположил академик.
Через две минуты Юра одолел расстояние, отделявшее его от академика, и остановился, с трудом переводя дыхание. Он был явно чем-то потрясен. Волосы его торчали во все стороны. От изящной прически осталось одно воспоминание. Галстук съехал на сторону. Пропотевший воротничок душил его, и Юра расстегнул переднюю запонку.
— Докладывайте, — коротко приказал академик.
Юра изумленно воззрился на своего учителя.
— Неужели вы ничего не заметили? — прошептал он охрипшим голосом. — Мы в ловушке, в ужасной ловушке.
— Не делайте преждевременных выводов, профессор, — прервал академик и повторил: — Докладывайте.
Юра торопливо заговорил, косясь по сторонам и будто боясь, что его могут услышать:
— Вы помните, я влез в планетоплан. Бинокль я нашел очень скоро. Вот он. — Юра подал академику хороший театральный бинокль.
Тот положил его к себе в карман и пробормотал:
— Дальше…
— В кабине было темно. Мне показалось, что один из моторов не полностью выключен. И будто кто подтолкнул меня. Я тронул ощупью фотоновое реле — и чувствую, что аппарат сделал скачок. Он рванулся с такой силой, что меня выбросило через переднюю дверцу. Я поднялся. Свет лун был достаточен, чтобы оглядеться. Но я не увидел ничего похожего на песчаную площадку, где мы только что были. Вас не было, планетоплана тоже… Пришлось ориентироваться по звездам. И я пошел искать вас…
— Интересно, как вы ориентировались.
— По Веге, Михаил Сергеевич, — ответил Юра. — Через полчаса мне стало ясно, что Полярной звездой на Десятой является Вега… Луг, по которому я шел, оказался ровным, гладеньким, хоть в футбол играй. А когда стало всходить солнце…
— С запада, заметьте, — вставил академик.
— Не помню, — качнул головой Юра. — Честное слово, не обратил внимания. Я думал о вас, Михаил Сергеевич… ужасно беспокоился. Солнце застало меня на широком шоссе. Но я должен был строго держаться направления на юг. Планетоплан прыгнул к северу. Мгновенный прыжок его на обычном моторе вряд ли превышал десяток километров. На это только я и надеялся… А если б включились фотоны, они унесли бы меня неизвестно куда. Итак, я свернул с шоссе на юг. Туда вела очень живописная тропинка. Она привела меня в рощицу. Только деревья были очень какие-то непонятные, будто их перевернули наоборот, корнями вверх… Чирикали какие-то птицы, но мне было не до них. Между прочим, может быть, я и ошибаюсь, но я не заметил ни малейшего присутствия насекомых… Ни муравьев, ни бабочек, ни жуков… Пройдя рощу, я очутился на дорожке, вот вроде этой. И здесь начались мои злоключения… Мне почудилось, что кто-то дышит позади меня. Оглядываюсь — никого. Я ускорил шаги. Слышу, он тоже спешит за мной…