Я неторопливо осушил стакан до дна, и пока я пил, мне вспомнились другие строки того же автора:
Глава 4
Я проснулся, когда уже полностью рассвело и при беспощадном свете зимнего дня можно было во всех подробностях рассмотреть помятые лица поэтов, беспокойно похрапывавших на соседних полках. Некоторое время я лежал неподвижно, но затем мне внезапно вспомнилось все происшедшее ночью, и я вскочил с ложа, молниеносно оделся и выскользнул в коридор, по которому плелись, возвращаясь из туалета, две растрепанные толстые женщины в линялых халатах. Подождав, пока они скроются в своем купе, я осторожно приоткрыл соседнюю дверь, и в нос мне тут же ударил густой запах немытого тела, совсем не похожий на то благоухание, которое я вкушал здесь ночью, принюхиваясь к волосам и коже моей возлюбленной. Теперь же в купе ехала цыганская семья численностью не менее восьми человек, разместившаяся в целях экономии по двое и по трое на одной полке. Наши подруги, видимо сошли под утро, не попрощавшись, и в душе я поблагодарил их за это. Не следовало произносить лишних слов, не стоило давать невыполнимых обещаний и никчемной церемонией прощания подводить черту под прекрасным, полным поэзии, почти фантастическим событием, которое теперь осталось как бы незавершенным и, следовательно, не уходило в печальную область прошлого. Недаром я и доселе так живо помню темно-рыжие волосы, тронутый чуть заметной усмешкой чувственный рот и странно внимательные глаза цвета льда или талых вод, журчащих в снегу…
Впрочем, не буду отвлекаться — посмотрев на свои часы и дойдя до висевшего возле вагонной печки расписания, я установил, что мы вскоре прибудем в город N. О том же возвестила и проводница, примчавшаяся в наше купе с требованием сдавать белье. Григорьев, сладко потягиваясь, промурлыкал в ответ:
Если ты не сдал белье,
То оно уже твое…
"Но-но!" — возмутилась проводница. Степанцов поддержал ее:
Если ты не сдал белье,
То, по сути, ты жулье…
Евгений, даже будучи внезапно разбужен, поднялся по-военному быстро и даже успел принести чаю. Кое-как собрались и поэты. Рассевшись вокруг столика и осторожно прихлебывая горячий чай, мои друзья начали обсуждать ночные события. Я слушал их вполуха, погрузившись в воспоминания и мечтательно улыбаясь. Когда ко мне пристали с требованиями рассказать, как все было, я лишь загадочно покачал головой, не переставая улыбаться. "Но откройте хотя бы — были вы счастливы? Не томите!.."- воскликнул Степанцов. "Я скажу по-другому, а вы уж понимайте это как знаете, — заявил я. — В минувшую ночь я ощутил себя огромным пауком, охватившим своими тенетами весь мир, Сверхпауком, Мировым Пауком, и в моих объятиях трепетала, словно муха, сама Мировая Женственность. Вот и все, а теперь можете пытать меня, жечь огнем — я все равно больше ничего не скажу". Мои товарищи озадаченно переглянулись, а затем внимательно посмотрели на меня, словно пытаясь определить, не спятил ли я за ночь. "Н-да… Сказано уже немало", — заметил Григорьев. "Умному достаточно", — согласился с ним Степанцов. Евгений взглянул в окно и деловито скомандовал: "Пора, господа, пора, — на выход!"
Вскоре вслед за Евгением мы уже семенили через привокзальную площадь города N, направляясь к гостинице, где принимающая сторона забронировала для нас номера. Стараясь забыть о тяжести сумок, оттягивавших руки, я с удовольствием отметил благородство старинной провинциальной архитектуры — этим свойством отличались несколько высившихся поблизости церквей и большинство составлявших главную улицу светских зданий — за исключением нескольких строений в стиле "сталинский ампир", столь же помпезных, сколь и безвкусных. "Не отставайте, тут все неподалеку", — подбадривал нас Евгений, понимая, что после бурной ночи нам не под силу перетаскивать тяжести на дальние расстояния. Внезапно он остановился. Мы последовали его примеру, поставив сумки на тротуар и вынуждая многочисленных прохожих с ворчанием огибать нашу группу. Евгений стоял перед старушками, сидевшими со своим нехитрым товаром на ящиках в нише стены, и обводил строгими очамии сальце, капустку, петрушечку, соленые огурчики и самих старушек. Под его пронизывающим взором старушки съежились и глубже ушли в свои шали и потертые пальто. Видимо, они заподозрили в нашем друге переодетого милиционера и решили, что сейчас у них будут вымогать деньги. "Так, сколько стоит?.. — сурово спросил Евгений, указывая на сало. — Так, а это?.. А это?.. Петрушка с радиацией?.. Точно нет? Я проверю… Сало с чесноком? Как нет? Почему? А чеснок отдельно есть? Давайте… Пакет есть? Хорошо, беру все". Через несколько секунд ошарашенные торговки остались без товара: Евгений разом скупил у них все подчистую. Старушки принялись пересчитывать дневную выручку, честно уплаченную странным покупателем. Евгений пояснил: "Не годится заставлять старых женщин целый день торчать на морозе. Следует изыскать средства с тем, чтобы избавить их от такой необходимости. Верно? Вижу, что вы со мной согласны. Но тогда возникает другой вопрос: где взять доброй водки и где устроить маленький той, совместив его с осмотром города? Впрочем, для начала предлагаю дойти до гостиницы и оставить там вещи".
Заезд в гостиницу под ностальгическим названием "Советская" прошел без приключений, если не считать того, что девушка, оформлявшая документы в вестибюле за стойкой, узнала Степанцова и вперила в него обожающий взор густо накрашенных глаз. "Вот она, слава, — сказал в лифте заметивший это Григорьев. — Все же приятно, Вадим, а?" — "Возможно, — ответил за Вадима Евгений, — но я полагаю, что эта особа относится к числу цивилизованных дикарей, обожествляющих телевизор. А вот если бы Степанцов продолжал писать нетленные стихи, но не появлялся при этом на телеэкране, эта цаца не дала бы ему и корочки хлебца". Степанцов со вздохом признал правоту нашего друга.
Евгений забронировал номер люкс, который должен был служить местом наших собраний. На каждого из поэтов приходилось, кроме того, по одноместному номеру. Обстановка всех номеров отличалась удручающей казенностью, однако повсюду царила чистота, и это подкупало. Приняв душ и переодевшись, мы встретились у Евгения в люксе. "Черт побери, у меня сливной бачок в нужнике не работает, — пожаловался наш вожатый. — Как только я это обнаружил, так сразу позвонил и вызвал сантехника, но с тех пор прошел уже час, а его все нет. Мне сказали, что он, видите ли, куда-то ушел". — "Ужасная расхлябанность!" — горячо воскликнул я. Мне была невыносима самая мысль о том, что наш руководитель может в поездке с нами испытывать унизительные бытовые неудобства. "Патриархальные нравы", — примирительным тоном заметил Степанцов. "Я знаю, что такое сломанный бачок, — заявил Евгений. — Очень скоро тут будет не продохнуть. Ладно, давайте пройдемся по городу, нагуляем аппетит, а к нашему возвращению, надеюсь, все уже исправят". Когда мы, спустившись, проходили через вестибюль, Евгений осведомился у девушки за стойкой, не сводившей коровьих глаз со Степанцова: "Ну что, не всплыл ваш водяной?" — "Что?" — "Сантехник, говорю, не появлялся?" — "Нет еще". — "Но когда он придет, вы ему скажете про нашу беду?" — "Скажу", — тупо ответила девушка. Евгений что-то злобно проворчал себе под нос, и мы вышли на главную улицу города N. Выяснилось, что неподалеку находится картинная галерея, куда мы сразу же и направились. Не буду рассказывать о том, что мы там увидели, дабы не делать эту новеллу похожей на путеводитель, — скажу только, что картинные галереи русской провинции неизменно поражают меня высоким художественным уровнем своих собраний. Мы провели в музее неожиданно много времени — впрочем, спешить нам было некуда, ведь выступать предстояло лишь вечером следующего дня.