Но ведь это и есть то самое чувство страха, которое все герои должны побороть еще на заре жизни? Над настоящими героями страх не властен, правда?
Назад путь заказан.
Или все-таки не заказан? Все-таки можно повернуть? Не только можно, но и нужно.
Лед проломился, мальчик провалился.
В «Степи смирения» даже походя не упоминалось о тошноте.
«Чувство блаженства овладело мной, когда я прикорнул на дне расселины. Ни страха, ни дискомфорта, только смутная печаль при мысли обо всем, что осталось несделанным. И это смерть? — подумал я. — Это просто ничто».
Автор, не припомню вашу фамилию, позвольте вам кое-что сказать.
Вы сволочь.
Дрожь неудержимая. Вроде тремора. Голова вихляется на шее туда-сюда. Постоял, немного поблевал на снег: желтовато-белое на голубовато-белом.
Нехороший признак. Нехороший в данных обстоятельствах.
Каждый шаг — победа. Вот о чем надо помнить. Каждый шаг — побег все дальше и дальше. Все дальше от отца. От отчима. Какая великая победа его ждет. Победа из последних пил.
К горлу, как комок, подступил приказ выговорить правильно.
Из последних сил. Из последних сил.
Ох, Аллен.
Даже когда ты был ЭТО, для меня ты оставался Алленом.
Пожалуйста, не забывай.
Падаешь, сказал папа.
Некоторое время — измеримый промежуток — он выжидал, гадая, куда упадет и сильно ли ушибется. Затем в живот уперлось дерево. Он обнаружил, что обвился в позе эмбриона вокруг какого-то дерева.
Ой бля.
О-ой. Ой-ей-ей. После операций не плакал, во время химии не плакал, но теперь — еще немножко и, кажется, заплачет. Так же нечестно. Теоретически это происходит со всеми, но сейчас это происходит с ним лично. Он все ждал какого-то особенного Божьего промысла. Но нет. То, что больше него/тот, кто больше него — сплошное безразличие. Только отмахивается. Тебе всю жизнь твердят: то, что больше тебя/тот, что больше тебя, любит тебя особенной любовью, но в итоге понимаешь: фигушки. То, что больше/тот, кто больше, сохраняет нейтралитет. Ты его не волнуешь. Оно/он просто бредет куда-то и, безо всякого злого умысла, давит людей на своем пути.
Много лет назад, на выставке «Иллюстрированное тело», они с Молли видели срез мозга. Срез мозга, подпорченный изъяном — бурым кружочком не больше пятицентовой монеты. Этого бурого кружочка хватило, чтобы убить человека. Человека, у которого, верно, были какие-то свои мечты и надежды, и полный шкаф брюк, и так далее, и драгоценные воспоминания детства: скажем, в тени ив в Гейдж-парке японские карпы сбиваются в стаю, или бабушка ищет носовой платок в своей сумочке, пахнущей «Ригли»… всякое такое… Если бы не это бурое пятно, человек, возможно, шел бы сейчас мимо них, шел бы обедать в кафе в атриуме. Но нет. Он уже покойник, где-то гниет с выпотрошенной головой.
Тогда, глядя сверху на срез мозга, Эбер испытал чувство превосходства. Бедняга. Вот ведь не повезло, надо ж было такому приключиться.
Они с Молли спаслись бегством, заказали в атриуме горячие оладьи, смотрели, как белка колупается с пластиковым стаканчиком.
Эбер, полуобвитый вокруг дерева, нащупал шрам у себя на голове. Попытался привстать. Не вышло. Попытался ухватиться за дерево. Пальцы не сгибались. Поднял руки, завел их за ствол, скрестил в запястьях, сам себя подтянул кверху, привалился к дереву.
Ну как?
Отлично.
Точнее, на «четверку».
Может, хватит? Может, дальше и не надо? Он думал, что усядется по-турецки рядом с валуном на верхушке холма… но какая, в сущности, разница?
Все, теперь у него одно дело — усидеть на месте. Усидеть, силком втюхивая в голову те же самые мысли, которыми он заставил себя встать с койки и забраться в машину, и пройти через футбольное поле, и через лес: МоллиТоммиДжоди сбились в кучку на кухне, распираемые жалостью/отвращением, МоллиТоммиДжоди бьет дрожь от его жестоких слов, Томми приподнимает его иссохший торс, чтобы МоллиДжоди могли протереть мокрым полотенцем там, ниже пояса…
Дело будет сделано. Он предотвратит назревающее озверение. Все его страхи перед тем, что ждет в ближайшие месяцы, растянут.
Растают.
Вот и все. Все? Нет еще. Но скоро. Час? Сорок минут? И я это сделаю? Взаправду? Сделаю. Да? А до машины дойду, если вдруг раздумаю? Вряд ли. Вот он я. Я здесь. Подвернулся отличный шанс достойно подвести черту.
Даже делать ничего не надо — просто сиди на месте.
Я не буду воевать больше никогда[4].
Сосредоточься на красоте пруда, на красоте лесов, красоте, в которую ты возвращаешься, красоте, которая повсюду, куда ни глянь…
4
Слова из знаменитой речи, которую «Вождь Джозеф» (1840?—1904), предводитель североамериканского индейского племени не-персе, произнес в 1877 г., будучи вынужден сдаться армии США.