Я думаю, что Хилал сегодня особенно разговорчив, мне надо все это переварить, осмыслить, и поднимаюсь с пола, дав понять ему, что пойду за скамейками.
— А что вы думаете, шеф, про инстинкты? Про тягу мужчины к женщине?
— Это про баб? — Он смотрит на меня рассеянно, мутно. — Агент женского пола? — И сразу вспыхивает, воодушевляется: — Очень, очень большая тема, бесконечно по-своему интересная! Вот мы кончаем уже, пойди поищи скамейки, а вернешься когда — расскажу…
Я зеваю, потягиваюсь, прохлада каменного пола меня разморила. Но надо и к ребе! Сначала я попетлял для блезиру возле столов и стоечек картотеки, постукал об пол мягкими креслами и, не спуская глаз со спины Хилала Дауда, пошел на цыпочках к ребе.
— Ребе, у них горячка пошла! — сел я рядом на свой табурет. — Нас могут завтра же перебросить в Москву! Не брать ли пергамент? Стащу пергамент и скроюсь в пустыне, завтра может быть поздно!
Ребе на меня раскудахтался, замахал руками:
— Ша, ша, живи себе тихо! Он уже в Москве, он уже в пустыне! Не бери себе в голову этих глупостей… Я слышал, ты задал сейчас интересный вопрос: про тягу мужчины к женщине. В Талмуде по этому поводу есть множество толкований. В одном месте сказано, что мужчину легко упросить, а женщина упряма и несговорчива. Почему? — И ребе выбросил к небу указательный палец. — Ханина бен Доса[60] отвечает так: «Женщина сотворена из кости, а мужчина из праха. Капни на глину водой, и глина тут же растает…» «Так почему же мужчину влечет к женщине? — спрашивает Ханина бен Доса и тут же сам отвечает: — Мужчина дает женщине семя, поэтому за женщиной бегает, как будто дал ей на сохранение драгоценность». Но опять вопрошает Ханина бен Доса: «Почему же в таком случае мужчина смотрит в землю, а женщина — на мужчину? Потому что каждый смотрит на то, откуда произошел».
«Сегодня ребе не понимает меня, все у нас невпопад: Кушайри, Ханина бен Доса…» И чуть не выкрикнул свой вопрос: «Почему ваша Мирьям, ребе, такая блядь?»
Но спросил иначе, спросил про негодных женщин. И ребе снова обрушил на голову мне лавину Талмуда:
— Блудница, малолетка, старуха — мужчина не вправе брать за себя такую! Тот, кто идет на это, проливает семя всуе, тот не занимается размножением, а подобен проливающему кровь, ибо уменьшает образ Бога, переступая заповедь «плодитесь и размножайтесь»… Отсюда следует вывод: за оскопление мужчины сурово наказывать, а за холощение женщины — нет!
Едва уловимый шорох заставляет меня обернуться. По сцене ходит Хилал Дауд, разминая затекшие ноги. Он моет на сцене кисти, а солнечный столб переместился с портрета на противоположную стену. «Волоки стремянку, сынок!» — кричит он мне.
— Нет, ты дослушай, не уходи! — велит мне ребе. — Он больше тебя не отпустит, не выходи из круга.
Соображаю туго, мучительно: «Круг? Какой еще круг?»
Ребе облизывает пересохшие губы, ребе жарко тоже. Надо бы принести ему хотя бы стакан воды… Курит ребе еще вдобавок! Принести ребе пепельницу, а то стряхивает пепел в ладонь.
— Ты должен, Иешуа, дослушать, несмотря на то, что занят сейчас мицвой[61], несмотря на то, что по этому поводу даже сказано: «Кто совершает одну мицву, свободен от всякой другой!»
Ребе плюет в ладонь и тычет туда сигарету, она шипит, выпустив струйку ядовитого дыма.
— Ребе, помилуйте, таскать для Насера скамейки — это мицва? Мы Торой ведь занимаемся, Талмудом и Торой! Что есть превыше этого?
— Нет, не говори так! Это еще проверить надо, что за душа то была: не все, очевидное нам, судится Богом, как нами…
— Ну и что? Насер мертв уже, душа его отлетела, кто бы она ни была. Так что, таскать мне скамейки для трупа, для падали?!
Ребе качнулся ко мне, желая любовно заключить мою голову в обе ладони, но увидел пепел в руке и просто поцеловал меня в лоб.
«Где же стремянка, сынок?» — слышится окрик шефа. Он возбужден, доволен удачным портретом. Потом кричит по-арабски, явно подражая Ибн-Мукле, дискантиком влюбленной школьницы: «Куда же ты скрылся, прекрасный отрок?»