Он тихо подкрался ко мне, этот маленький, танцующий сумасшедший, и откровенно, но дико как-то спросил:
— Деньги тебе нужны? Дадим хоть сейчас. Сколько вас там пришло? Почему эти сволочи держат вас в резервации, точно индейцев?
Ну вот, опять про общину! Вертело, вихлялось их колесо, и снова мне выбросило тот же самый вопрос. Подозрительно что-то… Мне стало вдруг скучно, обидно. Зачем приводят ко мне одних сумасшедших? Мне что, их специально находят? Нет, надо сказать Джассусу, зачем подвергать меня пыткам, я ведь и сам психически нездоров!
— Откуда вы взяли общину?! — вскричал я, озлившись. — Один я пришел, один… И не тащите меня в свое безумие, хватит с меня своего!
Малиновые сумерки ложатся на базарную площадь. Со всех сторон слышится грохот решеток и ставен — торговцы кончают день, запирают лавки. Закуток отца расположен в чор-су — купольной постройке на перекрестке базарных улочек: быстрее всего здесь темнеет. Выходят подметальщики с тележками и совками, колхозники укрывают рогожей арбузные и дынные горы.
Наблюдаю последние приготовления отца: плеснул пару горстей воды на тигель и гасит его, убирает инструмент с верстака, подметает пол. Я беру у него метлу и сам подметаю. А он снимает фартук, весь в жженых дырах, ставит его колом к стене. Снимает брюки, рубаху и моется над чаном, а я поливаю ему из кумгана. Отец облачается во все чистое, запирает дверь на щеколду и говорит мне:
— Давай, показывай!
Сажусь на корточки и вынимаю из рюкзака пергамент. Отец мне держит свечу, на лице его блуждает улыбка: «И этим жалким ошметком кожи он соблазнил тебя? Этой глупой писулькой хотел увести общину? Ну, не ребенок ли ребе, не сумасшедший ли?»
Кладу на верстак тугую пружину свитка и говорю, стараясь не обращать внимания на его сарказм:
— Пятый век от рождения Мухаммада! Эпоха великих путешествий, хурр-ва-хурр — расцвет арабского ренессанса.
— Да ты читай, читай, я слушаю!
— Главное в пергаменте — карта, — продолжаю я пояснения и чувствую, как начинаю сам вдохновляться. — Ты сразу захочешь мне возразить, конечно, что весь пергамент и эта карта не представляют сегодня ни малейшей практической ценности, что грош им цена, и вообще, подобные пергаменты всегда были ловкой мистификацией, подделками, свойственными писателям тех времен, — арабская, короче, фантазия! Такой же горячечный бред, как и «Книга путей», составленная Ибн-Хордадбеком[66], или такой же вымысел, как и все сочинения Ибн-Русты, где он описывает чудеса и диковинки тех стран, где якобы путешествовал… Так вот, отец, пергамент «Мусанна» вполне достоверен, это такая же истина, как и «Китаб аль-Булдан», книга еврея аль-Куби, описавшего историю своей эпохи со всей строгостью очевидца.
Я сам себе поражаюсь: впервые толком удается что-то отцу сказать, преодолев свойственное мне косноязычие, хотя на лице его полным паводком продолжает разливаться ирония.
— Так говорит ребе Вандал, и верить ребе имеются все основания: за тридцать лет он перекопал книгохранилище и его подвалы как самый усердный крот и нашел-таки золотую жилу! Ну а теперь — сохранность самих пещер… Пещеры целы, как в день сотворения мира, ибо по ним идут и идут — они в полном порядке! Ну хорошо, не будем о мертвых душах, идущих в Иерусалим, над этим ты можешь смеяться. А вот скажи, ты слышал о телекинезе? Ведь даже завзятые материалисты уже утверждают сегодня, что мысль движет предметы! Тем более коллективная, страстная, исступленная. Ведь самые сильные наши мысли, самые вдохновенные молитвы мы устремляем туда, по этому каналу, — в Иерусалим, и этот мощный, постоянный поток все на своем пути очищает: завалы, затычки, пробки, препятствия и камнепады…
Отец смотрит на меня восхищенно: минута небывалой близости между нами, какая-то особенная минута тепла.
— Да, да, сынок, десятый голод, телекинез. Главное, что ты обретаешь мир, обретаешь в душе своей устойчивость, равновесие.
Но вдруг с пронзительной ясностью я ощущаю, какие мы разные! Именно в эту минуту мы разлетаемся друг от друга со страшной скоростью — навечно и навсегда. И нечего обольщаться, ибо все напрасно, все мое красноречие, и лучше прямо сказать, зачем я к нему пришел… Пергамент нужно еще обработать — то ли серой, то ли селитрой, тогда лишь он скажет, где наша первая дверца. А у отца полно химикалиев.
66
Ибн-Хордадбек — мусульманский географ иранского происхождения IX века, автор «Книги путей и стран».