– Потому, что Слово всемогущее, Бланш. Чтобы оно наполнилось смыслом, свет не нужен.
– Ты хочешь сказать, они не появятся?
– Нет, не появятся, Бланш. На этот раз – нет. Истинная мера любви мисс Рейнберд к ним – в ее поступках. Ее деяния будут мерилом ее искренности. Она получит помощь, если потребуется, но внезапного чуда не произойдет. Настоящие чудеса творит только вера и выстраданное стремление выполнить волю наших близких.
Мадам Бланш засмеялась:
– Ты выражаешься слишком туманно, Генри. Ты хочешь сказать, что они сами ничего не знают наверняка, но сообщат мисс Рейнберд то, что им известно, и то, что выяснят в будущем?
– Ты права, Бланш. Видишь ли, – в его голосе появилась особая серьезность, – оба они еще не достигли Высшей Просветленности. Поэтому им пока не все открыто. Но пусть мисс Рейнберд не огорчается. Если она придет к ним, они ей помогут.
– Генри, – сказала мадам Бланш укоризненно. – Перестань говорить загадками. Как она может к ним придти?
– На место их успокоения, Бланш. Поблизости она найдет имя ребенка, хотя ребенок жив. Весной она приносила туда желтые нарциссы, а летом – белоснежные розы. Пустите детей приходить ко мне, ибо таковых есть Царство Небесное. Спроси ее, знает ли она, о чем я говорю.
Несмотря на то, что в комнате было тепло, мисс Рейнберд почувствовала, как по ее телу пробежал озноб.
– Вы понимаете, о чем речь, мисс Рейнберд? – спросила мадам Бланш.
У мисс Рейнберд внезапно пересохло в горле.
– Да-да, – произнесла она, – насчет цветов – да. Но этот ребенок умер. С тех пор прошло уже…
– Один умирает, другой живет, – сказал Генри твердо. – Тело погибает, но имя живет. Ты видишь этого человека, Бланш?
– Ничего не вижу. Генри, – отвечала Бланш с неожиданным раздражением.
– Смотри внимательнее.
Мадам Бланш сжала виски, и мисс Рейнберд увидела, как подрагивают ее пальцы.
– Да, я вижу, Генри – не то вскрикнула, не то всхлипнула мадам Бланш.
– Что ты видишь?
– Какого-то человека, но очень неотчетливо, Генри. Он то приближается, то удаляется, и что-то виднеется рядом с ним. Ага, вот теперь лучше видно, – она улыбнулась. – Это легковой автомобиль, Генри. Похоже, немного старомодный.
– Говори не об автомобиле, а об этом человеке.
– Он в военной форме, Генри. Темного оттенка…, шоколадного. И в гетрах. Ах, он очень элегантный. Ему чуть больше тридцати. А машина белая…
– Спроси мисс Рейнберд, блондин он или брюнет. Он без фуражки. Ты же видишь. Спроси.
Неуверенно, как вспоминают давно забытое, мисс Рейнберд сказала:
– Если это тот о ком я думаю, то волосы у него должны быть темные.
Мадам Бланш воскликнула с оттенком страдания в голосе:
– Что случилось, Генри? Изображение пропало, и сам ты куда-то исчезаешь. Генри… Генри! Почти шепотом Генри ответил:
– Как грозовая туча заслоняет солнце, не давая ему светить на поля и цветы, так и гнев в человеческом сердце изгоняет любовь и понимание… Любовь, а не гнев освещает дорогу к настоящему пониманию…
Его голос, постепенно слабея, затих.
Мисс Рейнберд сознавала, что ей сделали выговор, она считала его несправедливым, и в ней вновь заговорил характер. Высшая Просветленность, как же! Да если это не выдумка, неудивительно, что Гарриет – и особенно Шолто – до сих пор не достигли ее. И попробуй не разозлись при мысли обо всей этой чепухе с ребенком Шубриджей. Да, она действительно иногда клала цветы на могилу младенца. Но здесь некому было это делать, кроме нее. Она делала это в порыве сентиментальности, когда прибирала могилы Шолто и Гарриет. Чушь, вздор какой-то. Эта мадам Бланш, возлежащая в кресле с закрытыми глазами и симулирующая изнеможение, – всего-навсего шарлатанка. Такое нельзя дольше терпеть. Просто оскорбительно! Эта женщина откуда-то получает информацию и ловко ею пользуется. Гарриет умерла. Все, что когда-то с ней случилось, умерло вместе с ней, и ничего тут не поделаешь.
И в этот момент мисс Рейнберд явственно услышала голос Гарриет:
– Типпи, дорогая…, ты так меня огорчаешь… – Но слова эти слетели с губ мадам Бланш. – Мне больно за тебя, Типпи, милая… Больно за тебя.
Мисс Рейнберд была потрясена, ее словно громом поразило. Она не отрываясь смотрела на мадам Бланш, на ее большое, вульгарно привлекательное лицо. Это был голос Гарриет. О Боже… Неужели это слуховые галлюцинации? Типпи… Так звала ее Гарриет. Откуда могла знать об лом мадам Бланш?
Бланш медленно открыла глаза, выпрямилась в кресле и, облегченно вздохнув, улыбнулась мисс Рейнберд.
– Фу! Ну и задал мне Генри работку! Я совсем без сил. И она посмотрела на графинчик с хересом. Мисс Рейнберд, не обращая внимания на этот намек, спросила: