Когда занавес опустился, Ева поцеловала Лепра.
– Спасибо, Жанчик. Ты был сногсшибателен.
– Как всегда.
– Что с тобой? Ты недоволен? А между тем, публика в Ла Боль отменная.
Она уже не принадлежала ему, отдавшись полностью своему триумфу, и Лепра ощутил боль и горечь: он ревновал ее к этому счастью, которое исходило не от него. Эта мука никогда не кончится. Она каждый раз будет встречать повсюду, во всех поездах и отелях, мужчин и женщин, которые будут напоминать ей эти драгоценные минуты прошлого. И она будет смеяться вместе с ними. А он — стоять рядом, как иностранец, которому забыли перевести, о чем идет речь.
– Пригласи меня поужинать, — предложила Ева. — Куда хочешь. Лучше бы в бистро. И не строй из себя оскорбленную невинность.
Он повел Еву в тихий ресторанчик неподалеку от казино и тут же пожалел об этом: в саду сидел Фожер в компании Брунштейна и его жены.
– Пошли отсюда, — прошипел Лепра.
– Вот уж нет, — сказала Ева и подошла к их столику.
Фожер обернулся.
– А, вот и вы. Как прошло?
Лицо Фожера налилось кровью, он с шумом втягивал воздух. Он раздражал Лепра своей грузностью, потом, шокирующей овиальностью и проницательным взглядом то ли полицейского, то ли судьи. Он был так уверен в своей власти, что стал уже совсем беспардонным. Он со всеми был на «ты», женщин называл «малышка», хохотал по всякому поводу и икал: «Умо-о-ра!». Но никуда не деться — именно он написал «Наш дом», «Мой островок», «Ты без меня» и еще сотни две шлягеров, которые обошли весь мир. Он находил слова для этих песен, самые верные и простые. Он был жаден до денег, жесток, деспотичен, вспыльчив. И этот невежа сумел написать «Вот и ноябрь»… Он завораживал Лепра.
– Пять виски!
Он пил виски — следовательно, все вокруг тоже обязаны были пить виски.
– Вы неправы, Фожер, — сказал Брунштейн. — Отсюда до Парижа пятьсот километров. Сидеть за рулем всю ночь…
– Подумаешь, мне не привыкать, — сказал Фожер.
– Я не знала, что вы уезжаете, — бросила Ева.
– Вы много чего не знаете, дорогая. Серж устраивает маленький праздник в честь миллионного диска «Она сказала „да“», так что…
– Вы очень устанете, — произнесла Флоранс Брунштейн.
– Ну, если он и устанет, то не от вождения, — заметила Ева рассеянным тоном.
– Говорят, вы сами собрались записать долгоиграющую пластинку, — поспешно вставил Брунштейн. — Это правда?
– Правда, — сказал Фожер. — Первую часть моих «Мемуаров». Я люблю разговаривать с людьми, доверяться толпе. Это, может, и смешно, но трудно быть смешным, не становясь при этом отвратительным, вы меня понимаете? Трудно быть смешным и милым.
Ева прыснула, и Фожер одним залпом выпил виски.
– Я вернусь в понедельник, — объявил он. — Возражений нет?
Он смотрел на Еву своими большими голубыми глазами, в которых зрачки казались лишь микроскопическими блестящими точками.
– Если кто и умрет от тоски, то, во всяком случае, не я.
Брунштейн хлопнул в ладоши, подзывая официанта.
Разгневанная Флоранс поднялась из-за стола. Вечер был испорчен. Ева будет пережевывать свои обиды до утра. «Надо с этим кончать, — подумал Лепра. — Неважно как, но покончить». Фожер встал и оперся на спинку стула.
– Езжайте помедленнее, — сказал Брунштейн. — И оденьтесь, не так-то уж тут и жарко.
Фожер подошел к стойке бара и заказал коньяк.
– Не понимаю, что с ним, — пробормотал Брунштейн. — Он совершенно пьян, уверяю вас.
Фожер сначала пожал руку бармену, потом официанту, закурил сигарету.
– Я иду домой, — сказала Ева.
– Подождите, — начал умолять Брунштейн, — я вас довезу, дайте только ему уехать.
Наконец Фожер вышел. Его голубой «меркури» стоял напротив бара. Он неуверенными шагами перешел улицу. «Вот бы расквасил себе рожу!» — подумал Лепра. Фожер сел за руль и опустил стекло.
– До понедельника, — бросил он.
Автомобиль тронулся, сверкающий и одновременно интимный, как будуар. Они так и остались стоять вчетвером на дороге, провожая взглядом огни машины, растворяющиеся в ночном мраке. Когда стали прощаться, голоса их звучали натянуто.
– Я отвезу вас домой, — настаивал Брунштейн. — Не спорьте, вы устали.
Он подвел к бару свой «пежо». Ева обернулась к Лепра.
– До скорого, — прошептала она. — Я тебя жду.
Лепра остался один и почувствовал облегчение. С тех пор как он полюбил Еву, он жил нормально только ночью. Только тогда он мог остаться наедине со своими мыслями, чуть ли не перелистать самого себя, как листаешь журнал или досье. Вечерами он часто гулял по пляжу, по самой кромке воды. Страсть покидала его. Он уже не был одержимым любовником. Как только он переставал любить Еву, молодость вновь просыпалась в нем. К чему эти мучения, если на свете столько женщин, столько иных жизней! Ева!.. Стоит только захотеть… Еще усилие — и он свободен. Любовь — это всего лишь обоюдное согласие на близость. Забавы ради на какое-то мгновение он отказывался от любви. Он видел Еву глазами окружающих: взбалмошная эгоистка, с какой-то толикой отчаяния. Сейчас он старался держаться от нее на расстоянии. Он глубоко дышал, с радостью познавая всю меру своего одиночества. Как приятно судить того, кого любишь. Убеждаться в своей неординарности. В эти минуты музыка подпускала его к себе. Его кружил вихрь каких-то летучих мелодий, он чувствовал, что еще немного — и он создаст настоящий шлягер, простую наивную песенку. Он садился на еще влажный песок; невидимые насекомые скакали, словно саранча, по его рукам. Волны казались белой линией, которая то ломалась, то вновь выпрямлялась, следуя своему ритму., который он обращал в музыкальный размер, в целые музыкальные фразы, в слова любви, — и Ева уже снова была в нем. Он рывком вскакивал на ноги, ему хотелось бежать, он дрожал, как наркоман, пропустивший час укола. И тихонько окликал ее: «Ева, прости меня…»