– И много у вас подопечных, ставших знаменитостями? – спрашивает Майк.
Шутц смотрит на него.
– Дорогой мой Бокански, если бы вы в этом сомневались, вас бы здесь не было.
– Вы ошибаетесь, – уверяет Майк. – Ничего из того, что вы рассказали, я не знаю…
– Полноте… полноте. – иронизирует Шутц. – Представьте себе, я в курсе.
Он поворачивается ко мне.
– Вот уже пять матчей команда Гарварда проигрывает Йелю, – говорит он.
– Футбол? – спрашиваю я.
– Да. Пять матчей подряд. Это уже кое–что. И почему?
– Потому что Гарвард слабее.
– Нет, – объясняет Шутц. – Потому что команда Йеля сильнее. Команда Гарварда – лучшая в Америке, но команда Йеля вышла из моей лаборатории.
Он ухмыляется.
– Только это еще нужно доказать, что и является причиной визита Майка Бокански и Энди Сигмена ко мне в Сан–Пинто. Сколько вы получили от Гарварда, чтобы все перетряхнуть в моем доме? – продолжает он, обращаясь к Майку.
– Нисколько, – отвечает Майк. – Клянусь честью.
– У вас нет чести, – говорит Шутц, – И это вас ни к чему не обязывает.
– Я здесь совсем по другому поводу, – говорит Бокански. – Речь идет не о спорте. Вы это прекрасно знаете.
– А, – говорит Шутц – Если вы говорите загадками, я вас больше не слушаю. Пойдемте, посмотрим моих внучек, мы и так потеряли много времени. Если вы уделите мне всего лишь час, я вас оставлю в покое.
– Послушайте, – возражаю я. – Я в буквальном смысле разваливаюсь на части. Всего лишь двадцать четыре часа назад я был абсолютным девственником, и, уверяю вас, я жалею об этом времени С восьми утра я не могу остановиться.
– О, – говорит Шутц, – одним разом больше, одним меньше… Пошли…
Мы проходим анфиладу огромных светлых комнат; большие окна выходят на море, существование которого смутно представляешь себе ночью. Утро еще только–только занимается. Наконец перед нами лестница, ведущая вниз.
– Опять под землю? – говорю я.
– Там очень хорошо, – отвечает Шутц. – Постоянная температура, отличная звукоизоляция, безопасность…
Мы углубляемся в земное чрево – надо сказать, весьма аккуратное, с надраенными трубами. Доктор идет впереди, Майк за ним, я завершаю процессию.
– Вернемся к нашему разговору, – говорит Майк. – Меня интересует: кто такой Поттар?
Шутц не отвечает и продолжает идти как ни в чем не бывало.
– Вы слышали о Поттаре? – настаивает Майк. – Рок, вы знаете Поттара?
– Ну да, так же, как и все, – отвечаю я. – Я читал его статьи. Но ни разу не видел.
– Никто не знает, кто такой Поттар, – продолжает Майк задумчиво, словно размышляет вслух. – Но за Поттаром двадцать миллионов американцев, и они готовы повиноваться ему, как только он подает знак. А Каплан?
– Я знаю, кто такой Каплан, – говорю я. – Это он недавно вел кампанию против Кингерли.
– Каплан появился в политическом мире четыре года назад, – продолжает Майк. – И он развалил все проекты Кингерли, человека, который уже двадцать лет компрометирует себя. Мы ничего не знаем о Каплане… Но если сравнить теории Каплана и Поттара… удивительная вещь.
– Я не особенно интересуюсь политикой, – замечает Шутц.
Мы продолжаем идти по бесконечным коридорам. На полу – толстая розовая ковровая дорожка, хромированные бра освещают проход.
– Каплан и Поттар нравятся толпе, – продолжает Майк. – Они красивы, умны, очаровательны… но они играют в опасную игру. Они угрожают безопасности Соединенных Штатов.
– Возможно, вы правы, – говорит Шутц. – Но повторяю вам: меня это мало интересует. Прежде всего, я эстет.
– Каплан и Поттар – ваши произведения, – заключает Майк холодно.
Молчание Шутц останавливается, и леденящий взгляд его серых глаз устремляется на Майка.
– Послушайте, Бокански, – говорит он. – Избавьте меня от ваших шуток. Поговорим о чем–нибудь другом. Очень вас прошу…
– Ладно, – говорит Майк. – Не буду настаивать. Но не ждите, что я поверю, будто вас интересует только физический облик людей. Я прекрасно знаю, что трое из пяти опасных для нынешнего правительства политиков воспитаны и ориентированы вами… Впрочем, мои поздравления – ваша система безупречна.