Мне папа подарил одноглазую подзорную трубу, тоже старинную.
– В нее, наверное, – сказала мама, – адмирал Нельсон смотрел на морские сражения.
Самый ценный сувенир достался, конечно, Таньке – деревянная палитра, вся в древних трещинах.
– Торговец сказал, – похвалился папа, – что она принадлежала самому Леонардо да Винчи.
– Ага, – сказал Алешка, – он на ней колбасу резал.
Но Танька была в восторге. Она сразу же повесила эту палитру над тахтой в кабинете и воткнула в дырку для пальца самую красивую кисть.
– Натюрморт, – оценил Алешка. – Со Средиземной барахолки.
Позже выяснилось, что он не ошибся. В городке этом, где папа ловил своих жуликов, всегда было много художников. И местные мастера приспособились оформлять разделочные доски под палитры – так они хорошо продавались. Добавлю еще, что в скором времени эта деревяшка перебралась на кухню. И мама стала использовать ее по назначению. И овощи с этой доски плюхались в кипящую кастрюлю в очень красивом виде. В художественном беспорядке.
– Искусство, – говорил при этом папа, – облагораживает даже чистку картофеля.
Когда мы разобрались с папиными дарами, он показал нам несколько снимков. Конечно, не оперативных. А таких… туристических. Со всякими видами на море и памятниками старины.
– Вот это, – сказал папа про очередной снимок, – та самая «Галерея современных искусств», где мы обнаружили этюд Шишкина.
На снимке был такой длинный коридор, увешанный картинами, а на переднем плане разговаривали наш папа и какой-то иностранный офицер очень высокого роста.
– Это инспектор Скотленд-Ярда, – объяснил папа.
– Лестрейд? – резво проявил Алешка свои знания рассказов о Холмсе.
– Почему это обязательно незадачливый Лестрейд? – обиделся папа. – Это очень толковый инспектор Джон Смолл.
– Какой же он «смол», – ехидно возразил Алешка. – Он даже выше тебя.
– Никогда не суди человека по его фамилии. Я знаю еще одного талантливого инспектора. Его фамилия Фул. Ясно?
– Более-менее. – Что такое «фул» по-английски, даже первоклассник знает.
А Танька почему-то все внимательнее вглядывалась в этот снимок. Словно что-то хотела там разглядеть непонятное.
– Дядя Сережа, подарите мне эту фотку, – вдруг попросила она. – Вы на ней такой симпатичный.
– Сережа везде симпатичный, – сказала мама, разглядывая фотографию. – Хотя здесь… пожалуй, в самом деле неплохо выглядит. Особенно на фоне этой дикой стены.
Гладкая белая стена уходила куда-то в необъятную даль. И вся была, как разноцветными обоями, увешана картинами. Современными такими – черными квадратами и красными треугольниками, которые всем давно уже надоели. Нормальные картины попадались редко, случайно затесались.
На фоне этой мешанины инспектор Смолл и наш папа выглядели особенно симпатично.
Папа с мамой остались на кухне – пить чай дальше и разговаривать, а мы пошли в свою комнату.
– Лешк, – сказала вдруг Танька, – давай свою волшебную лупу.
– Хочешь получше дядю Сережу разглядеть? Держи.
Танька взяла лупу и стала разглядывать снимок, потом вернула ее Алешке.
– Она у тебя какая-то мутная.
– А у тебя и такой нет! – обиделся Алешка. – Что ты там разглядываешь?
– Вот, видишь, две нормальные картины?
– Ну! Пацан какой-то и тетка. А чего там подписано?
В нижних уголках рам были пришпилены карточки с названием картин и автора. Только никак не разобрать, очень мелко. К тому же стена уходила вкось, и картины смотрелись как-то боком.
– Никак не разберу, – пробормотала Танька.
– Тебе это надо?
– Надо! – решительно сказала Танька. – Очень надо!
Как сказал бы Буратино, здесь какая-то тайна.
– Дим, – сказал Алешка, – тащи свой одноглазый телескоп. – Он прикнопил снимок к полке и отступил на несколько шагов.
Танька взяла подзорную трубу и уставилась на снимок.
– Так я и знала, – прошептала она. – «Мальчик со скейтом» и «Биатлонистка». Только вот художника не разберу. Какой-то Чушкин, что ли?
Алешка взял у нее подзорную трубу и подтвердил:
– Точно: Чушкин! Или Кашкин!
– Более-менее! – высказалась Танька. – Мне надо знать точно. Здесь какое-то очень плохое дело. Вот если бы эти портреты немного развернуть и увеличить…