Она обескураженно уставилась на меня:
— Неужели это было только вчера вечером?
— Да. Мне понятны ваши чувства. Вчера вы упомянули, что лучшие семейные фотографии забрала себе ваша дочь. Упоминали вы и о любительских фильмах. Они могли бы пригодиться при расследовании.
— Понятно.
— Они здесь?
— Кое-какие из них, во всяком случае, здесь. Я только что их перебирала, — она протянула ко мне руки. — Видите, у меня пальцы в пыли.
— Могу я посмотреть на фотографии, миссис Свейн?
— Это зависит от…
— От чего?
— От денег. С какой стати мне отдавать их даром?
— А вдруг это вещественные доказательства, которые понадобятся при расследовании убийства вашей дочери?
— А мне все равно! — закричала она. — У меня, кроме этих фотографий, ничего не осталось в жизни. И тому, кто хочет их получить, придется заплатить — мне тоже за все приходилось платить. А теперь ступайте и передайте мои слова мистеру Тратвеллу.
— Он-то какое имеет к ним отношение?
— Вы ведь работаете на Тратвелла, верно? Я расспросила о нем отца, так вот он сказал: Тратвеллу вполне под силу мне заплатить.
— Сколько вы хотите получить?
— Пусть назовет свою цену, — сказала она. — Между прочим, я нашла ту золотую шкатулку, о которой вы справлялись, — флорентийскую шкатулку моей матери.
— Где вы ее нашли?
— Ну уж это не ваше дело. Суть в том, что она у меня и тоже продается.
— Она в самом деле принадлежала вашей матери?
— Разумеется. Мне удалось узнать, что сталось со шкатулкой после смерти матери. Отец отдал ее другой женщине. Ему очень не хотелось в этом признаваться, но я его вынудила.
— Другая женщина была Эстелла Чалмерс?
— Значит, вам известно об их связи? Впрочем, видно, это всем известно. И он еще посмел подарить ей материнскую шкатулку. Мать ведь хотела, чтоб она перешла к Джин.
— Почему вы придаете такое значение флорентийской шкатулке, миссис Свейн?
Женщина на минуту задумалась.
— Видите ли, мне кажется, что история со шкатулкой символизирует всю историю нашей семьи. Вся наша жизнь пошла прахом. Наши деньги, мебель и даже произведения искусства — все уплыло в чужие руки… — Она задумалась, потом сказала — Когда Джин была совсем маленькая, бабушка разрешала ей играть со шкатулкой. Она рассказывала ей о ящике Пандоры, вы помните этот миф? Ну, и Джин с подружками воображала, будто флорентийская шкатулка и есть ящик Пандоры: поднимешь крышку, и все несчастья разлетятся по свету, — эта картина испугала ее, и она замолкла.
— Вы разрешите мне посмотреть снимки и шкатулку?
— Ни за что! Я не хочу рисковать последней возможностью раздобыть деньги. Без денег ты ничто, тебя просто нет. И я не допущу, чтобы меня обманом лишили последнего! — в запальчивости кричала она.
Мне показалось, что в ней говорит горе. Раз ступив на гнилую половицу, она рухнула под пол и теперь понимала, что ей вовек не выбраться из нищеты. Она защищала от меня мечты не о будущем, а о прошлом, том самом прошлом, когда она жила в Сан-Марино в роскошном особняке с бассейном в пятнадцать метров длиной и была замужем за преуспевающим дельцом.
Я сказал, что мне надо обсудить ее предложение с Тратвеллом, и посоветовал не выпускать из рук шкатулку и фотографии. Распрощавшись с Джорджем Траском, мы с Мойрой пошли к машине.
— Жаль мне их.
— Вы очень помогли, Мойра.
— Увы, тут трудно помочь, — Мойра запнулась. — Знаю, наше соглашение запрещает задавать вопросы. И все-таки один вопрос я задам. Можете не отвечать, если не хотите.
— Валяйте.
— Вы сегодня нашли Ника неподалеку отсюда?
Я колебался, но очень недолго. Она была женой другого; к тому же в их профессии руководствовались иными правилами, чем в моей. И ответил решительным «нет».
— Почему вы спрашиваете?
— Мистер Траск сказал мне, что у его жены были какие-то дела с Ником. Он не знал имени Ника, но описал его очень точно. Очевидно, видел их вместе в Пасифик- Пойнте.
— Да, они часто проводили время вместе, — ответил я, не вдаваясь в подробности.
— Они были любовниками?
— Нет никаких оснований так думать. Траски и Ник — слишком невероятный треугольник.
— Мне случалось видеть и более невероятные, — сказала она.
— Уж не хотите ли вы сказать, что Ник мог убить Джин Траск?
— Вовсе нет. Да если б и так и думала, вам бы я этого все равно не сказала. Ник уже пятнадцать лет у нас лечится.
— С пятьдесят четвертого года?