Ну да, однажды чуть не развелись, но потом передумали. Еще когда-то поругались на автобусной остановке так, что он уехал один, а я осталась, или наоборот, что ли!… Для программы «Интриги, кошмары, преследования» все эти ужасы не годятся.
Мы никогда не воровали друг у друга детей, не судились с родственниками из-за наследства или жилплощади, не увлекались стриптизерами или стриптизерками, безумных поступков не совершали!…
Какая скукота.
Однажды кто-то из «психологических» журналистов спросил у меня, почему всех хороших девочек из «правильных» семей непременно тянет к хулиганам и безобразникам, и я, состроив умное лицо и закатывая глаза, как бы в раздумьях, долго блеяла что-то в том смысле, что, мол, так бывает, противоположности… того… притягиваются, хочется огня, жизни, искр из глаз, вот и получается… или не получается…
Ну не знаю я, честно!
Я знаю, что меня никогда не тянуло ни к хулиганам, ни к безобразникам. Прекрасно помню, с какой осторожной брезгливостью я обходила в институте некоего красавца, которого обнаружила однажды спящим под лестницей в общежитии в пьяном виде!… Красавец, надо сказать, не обращал на меня никакого внимания, но и меня к нему не тянуло – нет, не тянуло!… Почему-то мне всегда было понятно – вот он, этот миллион лет! – что из историй под названием «Барышня и хулиган» ничего путного не выйдет, а получатся только страдания, а я не хочу, зачем?! Еще прекрасно помню, как советовалась с дедом, выходить мне замуж или не выходить. Деду было семьдесят восемь, он блистал остроумием, знал о жизни все, но был так деликатен, что с советами никогда не лез и точку зрения свою на что бы то ни было никогда никому не навязывал.
Дед сказал, что выходить – человек отличный, умница!…
Да, то ли согласилась, то ли возразила я, но ведь скучен очень и мужской красоты никакой!…
Дед немного подумал. От мужской красоты как от аргумента он отмахнулся вовсе, а насчет скуки… «Ты не права, – сказал дед. – Конечно, тебе придется к нему приспособиться, он другой, но тебе будет с ним интересно. Он очень хорошо образован и парадоксально мыслит, а это так важно!…»
Дед оказался прав. Мыслит мой муж действительно парадоксально, недаром натуральные числа так и остались для Тимофея неразъясненными!…
Н-да.
Зато нас веселят какие-то штуки, настолько простые и незамысловатые, что и рассказывать-то про них скучно!… Вот каждый год покупаем елку – событие, радость!… Мы берем с собой бутерброды – ехать пятнадцать минут, – напяливаем шапки, закидываем в багажник брезент и едем! Елки продают на складе, в ангаре холодно, промозгло и навалены деревья, и от этих деревьев хорошо, по-зимнему пахнет. Ангар сторожит большая собака, она нас давно знает и благосклонно принимает недоеденные бутерброды, они и берутся отчасти из-за нее!… Сторож тоже нас знает, поругивает за то, что мы балуем собаку, и бодро выписывает «квитанцию» на желтой бумаге. Вооружившись «квитанцией» и уплатив в кассу, мы все вместе идем в ангар к веселой тетке в телогрейке, и Женька со сторожем лезут на кучу елок и выдергивают несколько на выбор. Это непросто, все орут: «Давай, давай, заходи с той стороны! Тяни! Вон ту, вон ту, эта кособокая!» Потом мы долго возимся с сиденьями в машине, потому что елка никогда не помещается, собака лает, сторож руководит, тетка в телогрейке хохочет, и еще какие-то люди в красных куртках, приехавшие следом, помогают, растягивают брезент, спрашивают, почему багажник не поставили!…
Дома тоже очень весело – натоптано, с елки всегда натекает лужа талой воды, и она лежит на бочку посреди коридора, отходит от мороза и дороги. Потом Женька пилит ствол, чтобы срез был свежий и елка лучше пила, потом мы долго не можем наладить подставку, и елка все время заваливается, угрожая накрыть Тимофея, который под нее лезет, и наша собственная собака в ужасе забивается под лестницу и никак ее оттуда не выманишь.
Событие, счастье!…
В день прибытия елки ее никто не наряжает, она стоит, напружинив зеленые толстые лапы, с которых все еще капает вода, и мы время от времени подходим и трогаем лапы, здороваемся.
Когда приходит время «вечеринок» – какой же Новый год без этих самых «вечеринок»! – мы маемся. Нужно же ехать, да еще отдельно друг от друга – у каждого, включая Мишу и Тимофея, своя «вечеринка» – и там зажигать, а мы очень скучные люди! По-моему, один раз за всю жизнь Женька надрался и явился к очагу часа в три ночи, совершенно продрогший. Когда я спросила, не спал ли он в сугробе, муж мой абсолютно всерьез сказал, что довольно долго бегал в сквере – чтоб протрезветь. «Ну не мог же я, – сказал он, – прийти таким пьяным, я же понимаю, что пьяный!… Дети увидят, стыдно».