Он был недоволен резкостью Люсетты и полицейского. Последний, конечно, дурак, но дурак обидчивый. И незачем было распалять его понапрасну. Однако для большего правдоподобия не стоило также казаться и чересчур уж покорным.
— Должен признаться, — сказал Филипп, присоединяясь к нему в кабинете, — ваш визит удивляет меня так же, как он удивил сегодня утром моих друзей.
Пальто Шабёя, сложенное пополам, висело на спинке стула. А сам полицейский сосал новую вычурную трубку и держался с присущим ему самодовольством.
— Так вот, — заявил он, — сейчас вы удивитесь еще больше, ибо я хочу попросить вас отложить похороны мадам Сериньян.
— Но церемония назначена на завтра.
Филипп находил своего собеседника все более несносным.
— Приняты меры по транспортировке тела моей жены из Омбревилье. Сожалею, но уже поздно что-либо менять.
— Я тоже сожалею, но придется! — Шабёй шумно затянулся трубкой. — Имею честь сообщить вам, что прокуратура потребовала произвести вскрытие.
Видя изумление на лице своего визави, он немного смягчился:
— Я понимаю, вам это неприятно. Но закон есть закон.
— Закон есть закон, — проворчал Филипп. — Разве выводов дорожной полиции недостаточно?
— Надо полагать, что нет!
Филипп подошел к окну. Сквозь запотевшие стекла улица виделась ему как в тумане: может быть, еще шел дождь, может — нет. Притворившись, что разглядывает сад, он зажмурил глаза и сосредоточился.
Каковым, в сущности, было его положение? Вдовец, потерявший жену в результате несчастного случая, приготовившийся похоронить ее и вдруг узнавший, что будет произведено вскрытие тела. Добросовестный вдовец подскочил бы до потолка!
Филипп подскочил, и его, хотя и запоздалая, реакция, похоже, привела в восторг инспектора, который охотно подал реплику:
— Знаете ли вы, что в точности произошло на дороге между Омбревилье и Муленом?
— Это очевидно: моя жена сбилась с пути… На повороте в глинистой грязи машину занесло… Что, кстати, подтверждает и протокол, составленный на месте происшествия.
— Не подтверждает, а предполагает, — поправил Шабёй. — А это не одно и то же. Ночь, лес, пустынная дорога… Вы можете быть уверены, что на мадам Сериньян не напали?
— О Боже! Но зачем? И кто? У нее ничего не украли, все украшения остались на ней… Мне их вернули.
— Ограбление не обязательно должно быть мотивом убийства.
— Это немыслимо! Вы что же, полагаете, моя жена явилась жертвой…
Филипп попал в ритм. Он продолжил именно с тем сдержанным возмущением, какое требовалось.
— Жертвой… нападения маньяка?
— Не исключено, что ее смерть была кому-то выгодна, месье Сериньян.
Полицейский вновь хитровато сощурил глаза, чем, вероятно, хотел показать, что он — стреляный воробей, затем внезапно выпалил вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:
— Страховка на случай смерти имеется?
— А как же! — Филипп не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним. — На пятьдесят тысяч франков… пять миллионов старых.
— Значит, смерть мадам Сериньян приносит вам пять миллионов!
Достаточно было увидеть Шабёя, его возбужденные глаза, тот быстрый жест, каким он направил мундштук трубки прямо в грудь своему собеседнику, чтобы понять его ликование.
Невозмутимо, словно не уловив намека, Филипп «окатил» его заранее приготовленным ушатом холодной воды.
— Вы ошибаетесь. Это я застраховал свою жизнь в пользу моей жены… Теперь, естественно, в страховке отпала всякая необходимость.
Вид раздосадованной физиономии Шабёя доставил ему немалое удовольствие.
— А о чем подумали вы? — спросил он простодушно. Телефонный звонок едва не оборвал его на полуслове.
— Вы позволите?
Сняв трубку, он тотчас узнал голос Робера: «Алло, старина. Собирался к тебе заехать, но тут на фабрике скопилось столько дел».
С присущей ему бесцеремонностью инспектор попытался вырвать трубку у Филиппа из рук.
«Прости… Я перезвоню…» — раздалось в трубке.
Филипп отошел от телефона и стал ждать реакции полицейского.
— Кто это был? — спокойно поинтересовался тот.
— Господин инспектор, вас это не касается. — Кипя гневом, Филипп смотрел ему прямо в глаза. — Я терпеливо сношу все ваши дерзости, месье, не обижаюсь на ваши оскорбительные инсинуации, мирюсь, наконец, с вашей бесцеремонностью… Но всему есть предел. Вы выходите за границы приличия!
Шабёй побледнел.
— Если вы это воспринимаете таким образом… Он взял пальто и направился к выходу.
— Когда потребуется, я вас вызову.