— Если кто-нибудь является в полицию добровольно, то это рассматривается на суде как смягчающее обстоятельство.
Париж проснулся, появились всевозможные звуки дневной жизни. Стуча и гремя, проехали внизу молочные повозки.
«Любимый папа!
Прости меня за горе, которое я тебе причинила, но я не могу больше жить. Я ни в чем не упрекаю тебя, это не из-за пощечин и не из-за твоих упреков…»
Письмо пришло с утренней почтой. Изабель была уже дома, но тем не менее слова дочери глубоко потрясли Мориса.
«Я не думаю больше о прошлом, но Жан-Люк такой порядочный, такой чистый юноша. Надеюсь, он не узнает об этом. Что же он обо мне подумает? Я не могу теперь смотреть ему в глаза, мне до смерти стыдно…»
Разве могло быть что-либо более волнующее, чем детское признание? Чуть было не совершилась трагедия. Ни Морис, ни его дочь ни словом не упомянули о случившемся после того, как Жан-Люк доставил Изабель в своей машине на улицу Кошуа.
Морис дважды перечитал письмо, затем положил его на решетку камина и поджег спичкой. Милорд внимательно следил за ярким пламенем, охватившим письмо. Из соседней комнаты доносилась джазовая музыка. Изабель и Жан-Люк слушали пластинки. На первой странице газеты было помещено фото «несчастливой влюбленной пары». Кулонж и Валери стояли, выпрямившись, друг возле друга и смотрели на зрителей. В их спокойных лицах, казалось, чувствовалось какое-то облегчение.
— Да, я же говорил тебе, малыш, что скоро мы останемся с тобой вдвоем, два старика.
Из соседней комнаты донесся смех, такой звонкий, что он перекрыл звуки музыки. Это был смех беззаботной юности.
И Морис тоже улыбнулся.