А в конце декабря родился сын. Сергею, конечно, пришлось много канителиться со мной, ведь жили-то мы только вдвоем, помощи ждать от родных не приходилось. Нужно было меня отправить в больницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась домой, у него был образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное. Значит, ждал. На ребенка смотрел с любопытством, удивленно повторяя:
– Вот я и отец.
Потом скоро привык, полюбил сына, укачивал, баюкая, пел над ним песни. Заставлял меня, укачивая, тоже петь:
– Ты пой ему больше песен.
Весной поехал в Петроград искать счастье. Потом в Москву ненадолго вернулся, уже другой. А осенью говорит:
– Еду в Питер.
Вначале вроде бы звал с собой. Но потом, словно спохватившись, стал уверять:
– Я скоро вернусь, не буду жить там долго.
Но уже не вернулся. Там его принимали восторженно, вскоре вышел первый сборник. А потом призвали в армию. Служил в санитарном поезде, доставлявшем с фронта раненых. Но потом, когда его направляли в школу прапорщиков, уже после Февральской революции 17-го, дезертировал. Я где-то читала потом в его биографиях, что он не захотел, дескать, служить в армии Временного правительства Керенского. Какое там, сбежал просто. Не нужна была ему эта война. Не хотел он служить ни в царской армии, ни у Керенского. Не в политике дело было… Да, а потом уже до меня слухи дошли, что Сергей женился на какой-то девушке. После узнала, что дети у них появились.
Сына Георгия (родные звали Юрой) растить пришлось одной. Плохо жила, совсем плохо. Какая зарплата у корректора, наверное, догадываетесь… Правда, Есенин, бывая в Москве, наведывался время от времени, кое-что подкидывал. Слава богу, как матери-одиночке типография выделила комнатушку в 7 метров на Сивцевом Вражке. Вот там и ютимся. Хотя жить можно… Сергей Александрович приходит в любое время, телефона-то у нас не было. Обычно чай пьет, какие-то бумаги жжет в печке, а потом еще ругается, что я, мол, напрасно позволяю ему это делать.
Анна замолчала. Ольга Георгиевна помахала своим подопечным рукой: пора домой. Пока они приближались, Анна Романовна с надеждой спросила:
– А вы могли бы меня с Зинаидой Николаевной познакомить? Нет-нет, – она покачала головой, – мне ничего не нужно. Просто поговорить. Ведь не чужие все-таки люди.
– Не знаю, – поджала губы Ольга Георгиевна, вспомнив о своих домашних обязанностях и коря себя за чрезмерную болтливость. – Надо будет хозяйку спросить. Как она скажет…
– Ну конечно. До свиданья. Завтра увидимся?
– Возможно, – сухо ответила бонна, не зная, как отнесется Зинаида Николаевна, женщина строгая и своенравная, к этому уличному знакомству и неожиданной просьбе Изрядновой. Анны… как же там ее… Романовны…
Но к ее немалой радости, Зинаида Николаевна восприняла рассказ о встрече с матерью первенца Есенина весьма доброжелательно. Может быть, сыграло свою роль неистребимое женское любопытство, желание посмотреть, какова же была ее предшественница у Сергея. Во всяком случае, хозяйка попросила передать Анне Романовне, что ее с сыном ждут, скажем, в ближайший понедельник часам к пяти…
С тех пор сводный брат, рассказывал Костя Есенин, «много раз бывал у нас на Новинском, принимал участие в детских играх, шалостях… Бывал у нас и тогда, когда мы переехали на Брюсовский. Однажды пришел с Женей Долматовским, впервые читал нам свои стихи. Мейерхольду они не понравились… А у меня в памяти осталась строчка: «Видится облик, пушечный облик».
Бывал Юрий и на даче в Балашихе, в Горенках. Приезжал вместе с Анной Романовной. Запомнился голоколенным мальчишкой с тюбетейкой, полной земляники. Когда стал старше, уже затевал беседы с дедом (Николаем Андреевичем Райхом) о политике. Причем «яро реакционный» дед защищал советскую власть от Юркиного скепсиса. Была у него такая черта – скептический взгляд на многое… На бытие гражданское… Немного на женский род… Матери моей не нравился скепсис Юры. Считала его влияние на меня «вредным»… Года полтора-два не виделись…»
Отцовство и фамилию Есенин своему сыну пришлось доказывать Анне Романовне Изрядновой в Хамовническом суде уже после смерти Сергея Александровича.
Петроград, улица Галерная, 27, лето 1917 года
За то, что девочкой неловкой