Снова забрасывать ветками убитого сержант не стал. Сильно не объедят покойника, крупнее хорька тут звери не водятся. Мирослав запрыгнул на коня, позвенел в кармане свежеобретённым серебром. Одно доброе дело в своей никчемушной жизни, глупыш, ты сделал, запас для сержанта немного монет. Покойся с миром и не бесчинствуй более. А то сожжём.
Мелкая речка, зажатая высокими каменистыми берегами, шумела, клокотала и бурлила. Словно наяда, коих в этих краях истребили еще при цезарях, решила помешать вежливой беседе…
Впрочем, достаточно беглого взгляда, дабы понять — беседа неминуемо закончится схваткой. Очень уж много оружия в руках. И у тех, кого прижали к реке, и у тех, кто прижал.
— Господа разбойники! — поправил шляпу Бальбоа, раздувавшийся от важности и самодовольства — настиг ведь и практически покарал негодяев! — Предлагаю вам сдаться на милость Правосудия! Волею пославших меня, обещаю честное разбирательство и беспристрастный суд!
Конечно же, убийцы и грабители прекрасно знали, что единственное возможное для них милосердие со стороны Закона — скорая смерть на плахе или в петле, а не многолетнее гниение заживо в сыром каменном мешке. Но предложить капитан был обязан. Ведь не мантикоры бессмысленные, а людишки. Хоть и люто нагрешившие.
Капитан прокашлялся, украсил ветку плевком и продолжил, сбившись с высокопарного тона. Всё же не гранд, а простой идальго, вволю пошатавшийся по всяким гостеприимным местам:
— Вас меньше десятка, а нас две дюжины. И у каждого заряжена добрая аркебуза! Ну, или прыгайте, вода сейчас теплая!
Защелкали взводимые курки — для пущей убедительности. Прыгнуть мог лишь безумец — река, сбегающая с предгорьев Апеннин, проточила себе глубокое ложе, в изобилии усеянное каменными «зубами», о которые человеческое тело, влекомое быстрой водой, разжевывается за пару минут. Если оно, конечно, не разбилось при падении…
Вместо ответа вперёд шагнули два разбойника. На вид — родные братья остальным. Дорожная одежда, стоптанные сапоги, усталые грязные рожи. У этих разве что глаза были удивительно одинаковыми — точно сверкали куски речного льда. Шагнув, выхватили сабли…
Окутался дымом капитан — Бальбоа разрядил сразу оба пистолета. Испанца поддержали прочие охотники, осыпав разбойников свинцовым градом. Те и ответить толком не успели — выпалили трое, да и то, послав пули куда-то в небо. В первую очередь наёмники стреляли по дерзким, но и тем, кто у них за спиной прятался, досталось. Кто упал как подкошенный, кто завыл от боли, ухватившись за простреленную руку.
Но те двое, каждый получив по полдюжины пуль, падать не собирались. Они продолжали бежать размеренно и целеустремленно. Когда упал первый наёмник, снесенный ударом сабли, сержанту вспомнился носорог с давешней гравюры. Солдаты Ордена опомнились быстро — совсем уж тупиц среди них не водилось. И неубиваемых свинцом, как говорил один хороший сержантов знакомый из далекого прошлого, взяли на сталь.
Бесполезную разряженную аркебузу швырнуть живучему врагу в ноги, и пока тот упал и не может встать — в капусту его! Ну а если заклят чем-то, так прикладом второй аркебузы по черепушке, чтобы хрястнуло и мозги в стороны! Видали мы таких, заговоренных…
Сержант, оказавшийся на левом фланге, участия в убиении неубиваемых не принимал. Он внимательно следил за одним из разбойников. Тот вогнал в землю свой фальшион, на елмани которого имелось несколько глубоких выщерблин, и внимательно наблюдал за тем, как крошат в рукопашной его подельщиков. Во взгляде невысокого, широкоплечего бойца сквозила столь причудливая смесь равнодушного превосходства и презрения, что сержант чуть было не прозевал тот момент, когда разбойник без разбега прыгнул через своё оружие.
Пуля оборвала прыжок, и на землю грянулся сущий монстр, схожий более с волком, нежели с человеком. Раненое существо, извергая вой пополам с руганью, поползло к сержанту, подволакивая задние ноги-лапы. Недообернувшийся вервольф невнятно рычал, мешая французскую ругань с итальянскими проклятиями. Второй выстрел. Без толку. Лишь плеснуло из мохнатого плеча кровью, да вервольф зарычал вовсе уж истошно, заколотил лапами по земле.
— Экий ты смешной, — без малейшей улыбки произнес Мирослав.