Недоволк вдруг замер, поднял морду, поймал желтыми буркалами взгляд сержанта, оскалился — на удивление совсем не враждебно.
— Дострели, — прохрипел-прорычал зверь на неожиданном посреди Италии наречье, — мени дороги назад нема. Снова жизнь на гроши сменял. Только на свою вже, не на дидову…. И нихто вже назад не покличе, с чортом не поменяется…
Мирослав опешил. Долгая жизнь приучила не удивляться даже самым хитрым вывертам. Но такой гость да посреди Италии?
После, от души выругавшись, оглянулся — не смотрит ли кто? Но все вокруг были заняты. Немногим выжившим разбойникам крутили ремнями руки, бинтовали раненых охотников. Бальбоа протирал свой нож-обвалочник, не побрезговал, видать, саморучно мертвяку-недобитку голову отрезать. Водится за испанцем любовь к таким развлечениям…
— Бачу, що з наших, бачу, глаза не ховай… — прохрипел вервольф, а точнее, раз из тех краев родом, вовкулак, — Христом-Богом прошу, замучают же мене… — из пасти оборотня потекла тоненькая струйка крови.
— Известное дело, замучают, — ответил сержант, торопливо перезаряжая пистолет, — а живых людей грызть за так можно разве? По делам воздастся, сам знаешь.
— Як воооны до нас, так и мы до ниих…
— Тоже верно.
Полудохлый вроде бы оборотень, на которого и пулю жалко было, и что за миг до того, лежал пластом, вдруг подпрыгнул, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами. Сержант отшатнулся — клыки щелкнули вхолостую, немного не дотянувшись до горла. Пистолет харкнул свинцом в оборотневскую морду. Вовкулак тряхнул головой, разбрызгивая кровь, отскочил. Вторая пуля пропахала борозду в мохнатом боку, вырвав клок шерсти. Но зверь и не думал останавливаться. В дюжину неровных, но быстрых скачков оборотень оказался на обрыве и кинулся вниз. Навстречу быстрой воде и камням. Плеск от падения угас в гуле реки…
Про гвардейца вспомнили лишь вечером. Когда убитые обрели первоначальный покой в холоде покойницких, офицеры с сержантами засели за самое трудное в их работе — письменную фиксацию произошедшего. Подробнейшего отчёта потребовал не только Орден, но и Церковь. Впрочем, сложность дела все понимали — чуть ли не в черте Святого Города убито три священника и десяток мирян. И не просто так убито, а с целью хищения чего-то очень важного для Церкви. Чего именно — никто не говорил. Но вряд ли бы сразу три кардинала подметали пурпуром сутан пыль постоялого двора из-за какого-то пустяка…
Вспомнили и задумались. Потому как ни один из чинов церкви, ответственных за тот злополучный обоз, не знал высокого, светловолосого гвардейца, с удивительно тонкими и бледными пальцами.
Глава 2. Об опасностях рек, берегов и прочих жизненных ценностей
Мрачен был лес. Исподлобья посматривал на бродяг, что встали на пороге. Дремучий бор, что помнил чуть ли не первых Пястов, был кругом прав — очень уж про гостей паршивая слава шла. То курей скрадут, то девок спортят, то дом спалят, хозяев позабыв выпустить. Хуже татарина не гость незваный, а ландскнехт. Ландскнехт — это наёмник и есть, если на немчинский манер именовать. У кустарника, что окаймлял опушку, собралось почти две дюжины наёмников-злодеев.
Как и положено заматеревшей банде, каждой европейской крови тут место нашлось: и немцы с чехами да поляками, и пара фламандцев. Даже иудей с эллином обретались. И русские люди имелись: Дмитро, да Андрий-русин. Бывалый Андрий давненько за звонкие таляры служил, годов двадцать, если не больше. И как жив до сих пор — и сам не знал. Вот Дмитро, тот недавно к отряду прибился.
Ландскнехты заметны не только цветастой одёжей и разномастным говором. Оружие тоже у каждого своё: кто со старинным мечом-кошкодёром, кто с саблей-венгеркой, кто с надежным краковским кордом. Аркебузы с мушкетонами у многих поперёк седла лежат, зрачками стволов переглядываясь. Ну и пистоли, известное дело. У кого три, а у кого и четыре. У Дмитра пистолей всего два. Зато ладные да справные! Рейтарские, аж из самого Нюрнбергу. С такого жахнуть — любого жандарма французского с коника уронить можно, в какую броню ни одевай! Пистоли были куплены недавно, взамен старых, дрянной валашской работы, что больше шипели да пулями плевались, важные дела поганя.
Общего у наёмников, считай, ничего и не было. Даже кресты, что у каждого вояки на шее висели, и те разнились… У кого простой деревянный, у кого золотой, на такой цепи, что хоть волкодава сади… Дмитро, не сдержавшись, коснулся своих крестов, что висели на сыромятных гайтанах-шнурах. Один — золотой, памятный. Второй — железный. Но не сказать, какой дороже. Железный-то не простой! На самой Синай-горе архимандритом свячен. Только когда архимандрит обряд служил, ему глаза ладошкою закрывали, чтобы не видел он крестовьего оборота, где собачья морда с метлою в зубах выбиты. Не простой крест — вовкулачий. Такой крест кому попало на гайтан не вешают. Простым казакам, будь они хоть сто раз реестровыми, вовкулачьего креста носить никак не можно. Потому что простой казак добычу, которой банда промышляет, охотить заречется, каким бы вояром завзятым не был!